— Ох, Жека, дорогой ты мой…
Он ждал, что она его сейчас поцелует. На прощание. Чмокнет, как в тот раз, когда уезжала с матерью и Аськой в Троицкое — торопливо, неловко, прижав в углу прихожей. Теперь уж совсем неловко будет, мелькнуло в мыслях. И вдруг сам, с внезапным отчаянием и болью потянулся к Юлии. Он ощущал влагу на ее щеках и думал, что это от снега, снег тает под близким их дыханием, а потом, когда его резко толкнули в спину и он торопливо отпустил плечи Юлии, подсадил ее в тамбур, понял, что на щеках были слезы. Его слезы. Он просто ничего не видел — так все расплывалось в глазах. Хотел попросить, чтобы Юлия писала ему, сразу бы написала, как приедет в Самарканд, но по ступенькам, отпихивая его, лез тот человек в бурках и за ним другие, Юлия была где-то впереди, совсем уж невидимая, он успел только крикнуть, тот ли поезд, какой ей надо, и она отозвалась — тот.
На другой день он работал из рук вон плохо. Яков Данилович несколько раз прикрикнул на него, а потом прогнал во двор колоть чурки — все полезней, чем портить металл.
Вечером дома никого не было. Мальчик достал из печи чугунок, принес в комнату, но есть не стал; заходил взад и вперед, натыкаясь на табуретки. Открыл мамину металлическую коробку из-под довоенного монпансье, где она хранила документы, и все перерыл там, потом выдвинул чемодан из-под кровати и там тоже все перешарил, наконец, вспомнив, кинулся в дальнюю комнату, нащупал под материей в нелепой тумбочке, которую когда-то сам сколотил, ободранный портфельчик, свой еще, из первых классов, и высыпал из него мамину драгоценность — прихваченные из Ленинграда фотографии. Больше попадались его собственные изображения, и он их торопливо отбрасывал; фотографии отца, хмурясь, медленно откладывал, и уже когда осталось совсем немного карточек, нашел то, что искал. Лодыженские всей семьей, с Дмитрием Игнатьевичем посередине, восседали на скамейке, наверное, во дворе их московского дома. Софья Петровна с сердито застывшим лицом держала крохотную Асю на руках, а Юлия, чуть отстранившись от всех, сидела с другой стороны от отца — скорее всего десятиклассница, в коротком платье, с волосами, перехваченными ленточкой; она простецки улыбалась в объектив, обхватив руками полные коленки.
Мальчик разыскал ножницы и разрезал фотографию поперек. Ту часть, где Софья Петровна и Лодыженский, изорвал на мелкие кусочки, ссыпал горсткой в топку печи и поджег. В комнате запахло гарью. Он ругнул себя — не открыл вьюшку; схватил газету и стал ею размахивать, прогоняя чад. Потом собрал карточки и спрятал портфель на место. Фотографию Юлии сунул себе в подушку, под наволочку, но тотчас понял, что так она изомнется. Вырезал две одинаковые картонки, положил обрезок карточки между ними, стянул поверху резинкой, снятой с баночки с мазью, и сунул в карман вельветовой куртки, в которой ходил на работу.
Яков Данилович, как заявился, тут же повел носом: что-то паленым пахнет. А мама ничего не заметила, ее заботило, почему чугунок с кашей стоял на столе нетронутым.
— Ты не заболел, Жека? — тянулась она к мальчику, трогала лоб. — Вдруг заболел, а?
Письма из Самарканда не приходили. Не писала из Троицкого и Софья Петровна — после размолвки от нее изредка получали короткие записки с дежурными вопросами: как дела, как здоровье, и мама подробно на них отвечала, а тут и эта переписка заглохла.
В марте мама не выдержала. Мальчик видел, как она несколько раз вынимала из чемодана последнюю их ценность — темно-синий отрез шевиота, тот, что когда-то предназначался отцу на выходной костюм. Вынимала и со вздохом убирала обратно. Наконец, достала и с самым решительным выражением лица, на какое была способна, заявила, что съездит в Троицкое. Сменяет отрез на картошку, может, еще на что из продуктов и заодно выяснит, как дела у Лодыженских.
Ее не было два дня. Отрез она привезла обратно, но еще и мешок картофеля и кусок сала, объяснила, что это все — «добрейшая Соня». Стояла в комнате возле стола, не сняв пальто, только размотав платок и расстегнувшись, разворачивала тряпицу, чтобы показать, какое замечательное привезла сало, и вдруг расплакалась.
— Представляешь, Жека, ни в какой Самарканд, оказывается, Юля не доехала… Она в Свердловске. Живет преспокойно с этим, ты знаешь, Шульцем… и… ждет ребенка!
Мама всхлипывала, размазывала слезы по щекам, а мальчик смотрел на нее с испугом.
— Ребенка? — переспросил он. — Ждет ребенка?