— По-немецки написал, — сказала Юлия. — Застеснялся, что ли, своего русского? — И продолжила: — «Посылаю то немногое, что невозможно увезти из вашей доброй страны. Здесь вряд ли кто-нибудь сможет все понять до конца. Пусть это хранится у вас как память обо мне».
Юлия перевернула листок, словно убеждаясь в подлинности прочитанного. Там было всего три четко отбитых на машинке строки и подпись. Травников спросил:
— Так и написано: добрая страна?
— Ну, я не настолько знаю немецкий язык. «Гастфройндлихес ланд». Можно перевести «гостеприимная». Но разве Гуго был здесь в гостях? Дома! На время, но дома.
Сказанное навело Юлию на какие-то мысли, она молчала, чуть прикусив губу, потом быстро перебрала фотографии. Отбрасывала изображения каких-то людей, почему-то все по двое, по трое, и вдруг подхватила снимок, сказала удивленно и счастливо:
— Ой, Жека, это я там, в Свердловске, в сорок втором!.. Страшная, худющая. Смотри!
Страшной она не была. Худая — это верно. Но такая же, Травников помнил, какой была в Городке перед отъездом. Сидела на кровати, привалившись к стене, вернее, к коврику с вышивкой — кот какой-то или тигр; волосы подвязаны ленточкой, а на плечи наброшен ватник, наверное, защитного цвета, потому что с воротником, и на воротнике — петлицы. Рядом, стараясь притиснуться к ней поближе виском, устроился какой-то парень, белобрысый, в свитере и мятом пиджаке. И она и он смотрели так, как будто вот-вот прыснут от смеха, как будто им сказали что-то очень смешное перед тем, как щелкнул затвор аппарата.
— Кто это? — Травников показал на белобрысого. — Весельчак.
— Хожаков. Контрольный мастер в цехе, где работал Гуго. Из местных — заводы слились, когда приехали эвакуированные, так он дневал и ночевал у Шульца, карточки ему отоваривал; нечего, говорил, произношение в магазине демонстрировать. В цехе все знают, а в магазине — нечего. Ну а когда я приехала, они вместе комнату разгородили… Хожаков и конспирацию устраивал, мы с ним на мороз выходили прогуливаться, когда проверка прописки случалась — я ведь нахально там обитала…
— Без прописки и без карточек, — в тон подсказал Травников.
— Ага. Вот они оба со мной и делились — Шульц и Хожаков. — Юлия отложила фотографию и, перебрав оставшиеся, протянула снимок Травникову. — Смотри, какой Шульц импозантный в военной форме, хоть и без погон. Ничего? Прусские гены все-таки кое-что значат! И, между прочим, я снимала. Тут все Гуго фотографировал, а это — я.
— А где это? Тоже в Свердловске?
— Ну, — Юлия обидчиво сложила губы трубочкой, — неужели не узнал? А еще летом жил у нас в Павшине… Это же Банька, помнишь? А там, выше по склону. — Красногорск.
Да это была действительно та речушка, где летом сорокового года Травников бродил по щиколотку в воде. Дачный поселок находился правее, дальше от того места, где на фотографии стоял Шульц — в ловко сшитом кителе без погон, в сапогах, и фуражка на голове браво сидела, как у потомственного офицера. Вот только неясно было, что слева, на другом берегу Баньки: раньше там стояли бараки, Санька там жил, они и теперь виднелись, но как бы через проволочную сетку.
— А здесь почему колючая проволока?
— Почему… Потому что лагерь военнопленных, Гуго переводчиком у начальника лагеря работал. Его в сорок втором, в конце, Коминтерн разыскал и направил на работу с военнопленными. Сначала на Урале, а потом в Красногорске… Я там, Жека, «На дне» по-немецки смотрела. Самодеятельность — но блеск! Из Москвы караванами машин приезжали смотреть. Кому разрешалось, разумеется. А Сатин, — Юлия еле сдерживала смех, — Сатин — бывший генерал вермахта. Гуго мне потом писал, что не без влияния, наверное, Горького тот генерал в ГДР стал заместителем министра.
— Вы, значит, переписывались с Шульцем?
— Изредка, — сказала Юлия и замолчала, уставилась в окно. Продолжила медленно, тихо: — Не могла я его мучать, понимаешь. Не задалось у нас. Сразу, с первого знакомства. То есть у меня не задалось: друзья, а он хотел большего.
Она опять замолчала, стала собирать фотографии в пачку, и Травников вдруг понял, почему Шульц так придумал — чтобы черный пакет попал к Юлии не сразу. Он был теперь совершенно уверен, что Петер, племянник Шульца, и не искал Юлию, так совпало, что ее не было в Москве, а вообще-то у Петера наверняка были инструкции разыскать его, Травникова. Он не хотел, Шульц, быть неправильно понятым и в своем самом последнем послании, ему нужен был свидетель.