— Но ты все-таки догадалась! — с гордостью за нее заметил Мишаня.
— Да… Я постоянно думала: если за мной гоняется тот, кто убил старика, то, значит, я представляю для него опасность! Но почему тогда он так странно действует? Следит, ходит вокруг меня, выясняет, что я делала одиннадцать лет назад… Здесь есть еще один, почти мистический, момент — рукопись. Я-то сама воспринимала ее как вымысел! Мне даже в голову не могло прийти, что кто-то прочитал ее, а прочитав, заинтересовался! Но ведь в моей рукописи были правдивые моменты! Скажем, убийство старика, координаты Нины, ограбление в Бодайбо. Когда я поняла, что рукопись играет важную роль во всей этой истории, многое стало проясняться. Я посмотрела на все другими глазами и увидела: кто-то, как и я, хочет знать, что произошло в то утро в Корчаковке. Но значит, он не убийца…
— Осталась последняя тайна! — торжественно произнес Мишаня.
— Фамилия Антипова? Да. Здесь у меня надежды никакой…
— Давай похороним ее в саду? — неожиданно предложил он и тут же вскочил с места. — Предлагаю закопать эту тайну в северном углу сада! Тайны закапываются так: берется конфетный фантик, сверху кладется бутылочный осколок…
Он объяснял, а она слушала и все больше умилялась.
Потом они оделись, вышли на улицу и торжественно закопали тайну в северном углу сада. Вместо фантика они зарыли распечатанное на принтере слово «Антипов», вместо бутылочного стекла — кусок чешского пивного бокала, оросили место захоронения вином, а остатки вина выпили прямо из бутылки, передавая ее друг другу и хохоча…
А потом Мишаня вспомнил про гуся, и они пошли к дому. На крыльце Елена поскользнулась, и Мишаня поддержал ее, и при этом у него было такое заботливое и сердитое лицо, что у нее защемило сердце…
…В это самое время, но уже в другом году, Волин вышел из домика на улицу. Телевизора здесь не было, не было и электричества. То, что наступил Новый год, он понял по писку наручных часов.
Стояла глубокая тишина, только потрескивали деревья на морозе. На заимке он был один…
Новогодняя ночь оказалась ясной и лунной. Вокруг было светло, как в городе. Все покрывало расплавленное серебро: ветви деревьев с огромными шапками снега, темные верхушки сосен, белые дорожки, убегающие в глубь тайги. Там, куда свет луны падал напрямую, снег искрился всеми гранями бриллианта. Было больно глазам.
«Смешно, — подумал он. — Вокруг столько алмазов, что можно собирать их лопатой…» Он достал из кармана дохи фляжку спирта и отхлебнул из нее. «С Новым годом, с новым счастьем!» — сказал Волин вслух.
Он часто разговаривал сам с собой. Почти шесть месяцев в году он проводил в тайге в полном одиночестве, и было приятно иногда услышать звук человеческого голоса. Еще он подозревал, что потихоньку сходит с ума. Попытка убить Мишаню испугала его настолько, что он твердо решил к людям больше не возвращаться.
Он тогда испугался за нее. Это был иррациональный страх — Волин не верил в то, что нынешняя милиция возьмется за расследование такого старого дела, что бы там Мишаня ни накопал. Это было невозможным, абсолютно невозможным. Но упоминание этой женщины в Мишаниных расспросах заставило Волина потерять голову.
Нуждалась ли она в защите? Конечно, нет. Только сейчас он понял, что она была умнее и сильнее его, во много раз умнее и сильнее — это была бы настоящая подруга жизни. Ради такой можно было идти на что угодно.
Но так он думал не всегда. Одиннадцать лет назад, завершив свое кровавое дело, он пошел на берег и увидел, что машина уехала. У него тогда волосы встали на голове дыбом. Но это было только начало: когда он спустился к мосткам, чтобы отмыть кровь, то сквозь темную спокойную воду реки на него глянуло лицо Антипова.
Все остальное он делал на автомате, потому что думал, постоянно думал одно и то же: «Почему она утопила его? Почему она уехала?!» Добравшись тогда до дома, успокоившись с помощью глотка спирта, он вдруг почувствовал разрывающую грудь жалость: она испугалась! Бедная! Разве это дело для женщины? Это было дело для него — таежника. Это он мог за десять минут разделать тушу медведя, а она — молодая девчонка… Как ему было ее жалко… До слез!
Но она не подходила к телефону, она вырывала руку, когда он останавливал ее на улице и в коридорах управления, она делала вид, что вообще не знает его. Он объяснял это страхом, отвращением, временным помрачением рассудка, и так обманывал себя много месяцев, пока его ум не оправился от удара и не восстановил свои качества — те, которые запросто могли сделать его полковником, как все говорили. Он понял, что разочаровал ее. Он должен был это понять сразу, еще в доме Штейнера, когда привязанный Антипов сказал свои чудовищные слова.