— Вы участковый Михайлов? — спросила она срывающимся голосом.
«Не под машину ли кто-то попал?» — испугался Мишаня.
Он кивнул.
— Тогда я лично вам хочу сделать официальное заявление!
«Кого-то убили! Долгушина продавщицу или продавщица Долгушину!» — решил Мишаня, а вслух предложил:
— Делайте…
— И сделаю! Я хочу вам заявить, что если какие-то мои вопросы показались подозрительными дебильным жителям вашей Корчаковки — это вовсе не значит, что они являются таковыми! Вы мне жизнь испоганили! Надеетесь на повышение, роете землю?
«Ну вот, теперь еще и сумасшедшая! — тоскливо подумал Михайлов. — Или того хуже: аферистка».
— Вы мне можете объяснить, что во мне такого подозрительного?!
— Нет, не могу, — печально сказал он. — Лично я не нахожу в вас ничего подозрительного. И, кстати, вы кто?
— У вас что, стариков убивают, чтобы их дома захватывать? Банда орудует? — вместо ответа снова закричала она.
— Нет, я о таких случаях не слышал. Кому нужны наши дома?.. Хотя, говорят, кирпичный тысяч за десять можно продать. Долларов! У Семеновых был покупатель…
— Тогда почему меня непрерывно проверяют?
— Я вас не проверяю. Садитесь, давайте спокойно поговорим. Воды налить?
Участковый был симпатичным, смотрел на нее с жалостью, и ей вдруг показалось, что он и правда ни при чем.
— То есть вы хотите сказать, — она взяла стакан из его рук, — что эта сумасшедшая старуха, которая живет напротив телефонной будки, не звонила вам два месяца назад и не жаловалась, что кто-то посторонний интересуется стариками и их домами?
— Долгушина-то? — вдруг спросил он. — Так это она про вас рассказывала? У нее, честно говоря, бзик на этой почве. Ей все кажется, что вокруг жулики шастают. На сына она жалуется, что тот деньги ворует, на невестку — что по любовникам бегает. Недавно сказала, что соседи из первого дома ее картошку выкапывают. Она и на меня постоянно пишет… Но мне-то что? На мое место желающих нет.
— То есть вы не дали хода этому делу? — спросила Елена.
— Какому делу? — Он засмеялся. — Да если я всем таким, как вы выражаетесь, «делам» буду ход давать, то… — Он махнул рукой, потом подумал и провел пальцами по горлу.
Елена растерянно молчала, вертя в руках стакан.
— Вы издалека приехали? — спросил Михайлов.
— Из Москвы.
— Из-за этого?
— Да.
— А сколько билет стоит?
— Шесть тысяч. В один конец.
Он уважительно присвистнул.
— Мне казалось, что все мои неприятности связаны с этими расспросами, — с трудом сказала она, и вдруг слезы буквально полились у нее из глаз. — Если же это не так… Если не так… То это еще хуже! Тогда я совсем ничего не понимаю!
— А вы пробовали разобраться спокойно? — осторожно спросил он.
— А как же! Странности начались со звонка этой вашей Долгушиной вам. Или не вам… Я же не знаю, кому она еще звонила. — Девушка посмотрела на него с надеждой.
Мишаня был логичный человек. Кроме того, он любил детективы.
— А зачем вы расспрашивали Долгушину о стариках и их домах? — задал он вопрос.
— Не о стариках, а о старике. У меня есть информация, что в этой деревне в девяносто втором году утопили пожилого человека.
Мишаня посмотрел на нее немного странным, долгим взглядом.
— Откуда у вас эта информация?
— Я не могу сказать… И я не уверена, что эта информация достоверная. Я, собственно, и приезжала, чтобы узнать: так это было или нет.
— Значит, это вы разговаривали со Степкой-алкоголиком об утопленниках?
— Не знаю, с кем я разговаривала, но, возможно, это и был Степка-алкоголик. Пожилой такой дядечка, вдребезги пьяный. Он еще сельсовет ругал…
— Интересная история, — сказал Мишаня. — Здесь никого не топили.
— Значит, моя информация неверная.
— Значит, неверная… Но тогда, извините, непонятно, зачем вы приезжаете сюда во второй раз. За двенадцать тысяч рублей, между прочим.
— А приезжаю я сюда во второй раз потому, — злобно сказала она, — что кто-то ведет себя так, словно эта информация верная! Следит за мной, расспрашивает моих родственников и знакомых, обыскивает мой дом, только чтобы запугать меня, поскольку ничего не крадет! Вот поэтому!
«Если он скажет, что это связано с чем-то другим, — подумала Елена, — то я швырну ему в рожу стакан!» Но, видимо, потраченные двенадцать тысяч рублей убедили логичного участкового, что человек хорошо проверил собственные мотивы, прежде чем платить такие сумасшедшие деньги.
— В нашей деревне никогда не пропадали без вести пожилые люди, — сказал Мишаня. — Точнее, многие разъехались, но никого из них не искала милиция. Что же касается утопленников… Да, здесь тонул человек, но давно, еще до моего рождения. Еще была громкая история: молнией убило ребенка. Это тоже было очень давно. Наконец, в нашей деревне зарезали парня. Он сам был бандит, и никаких особых сомнений в характере этого убийства не было. Его раскрыли почти сразу же. Вот и все громкие события Корчаковки.
— Хорошо, когда так мало громких событий, — она слабо улыбнулась, вытирая слезы.
— Да, наверное. Скучновато немного… И серьезно вас преследуют?
— Очень серьезно… И все преследователи интересуются девяносто вторым годом.
— Девяносто вторым годом… — задумчиво повторил он. — Сам я здесь еще не жил. Мы продали дом на Алтае и переехали в Корчаковку в начале девяносто третьего.
— Если бы что-то было, об этом бы еще помнили.
— Да… Убийство Штейнера тогда еще было на слуху. Люди стали запираться, многие поменяли собак. Мы даже расстроились, подумали, что попали в какой-то бандитский район. У нас на Алтае сроду никто не запирался…
— Получается, Штейнера убили примерно в девяносто втором?
— Не примерно, а точно. Мне крестный все подробно рассказывал… Немного странное совпадение, правда? Единственное убийство за всю историю деревни — и ваша информация. Может, ее исказили, пока передавали? Не утопили, а зарезали?
— Нет, не исказили. Либо это не тот случай, либо в убийстве Штейнера должно быть что-то, связанное с водой. Может, после убийства его оттащили к реке, попытались утопить труп? Вы можете узнать подробности?
— Да. Дядя Витя, наверное, помнит.
— Кто это?
— Крестный. Он был участковым до меня… Но сегодня не получится.
— Я здесь пробуду сколько надо.
— Здесь? В Корчаковке?!
— Да нет, в Новосибирске. У меня там подруга живет, она врач. Я вам ее телефон оставлю? И есть еще мой мобильный. Запишите, пожалуйста. Меня Лена зовут… Вдруг что-то важное узнаете?
— Давайте, — согласился Мишаня.
Она достала электронную записную книжку — он покосился завистливо — стала водить по ней черной палочкой.
— Не могу до подруги дозвониться, — пожаловалась она. — Может, в командировку уехала? Тогда я буду в гостинице… А вам можно позвонить?
Они обменялись телефонами, девушка вышла из опорного пункта. Мишаня смотрел в окно, как она идет по улице к автобусной остановке.
Он вздохнул: «Вот жизнь у людей! Мотаются за двенадцать тысяч туда-сюда! Жалуются на преследования… Скорее всего, богатая московская фантазерка. Правильно сегодня говорили: деньги людям девать некуда!»
Тем не менее, ее жалобы и обмолвки засели у него в мозгу, как заноза. Мишаня не мог избавиться от ощущения, что история москвички наложилась на какую-то его собственную историю — одна несообразность на другую. «Да что же это? — думал он. — Какую здешнюю глупость напомнила мне глупость ее истории?»
Елена тоже была задета разговором. Впервые за все последнее время она столкнулась с нормальной человеческой реакцией. Разговор с генералом Андриевским виделся отсюда, с этого наполненного теплом и пылью пятачка на краю дороги как дурной сон, как что-то тяжкое и унизительное. Ведь не преступником она к нему пришла и даже не просителем — обычным человеком к такому же человеку. Пережив его равнодушно-насмешливый взгляд и эти слова: «Вы прекрасно знаете, почему за вами следят… Вам страшно, и вы пришли выяснить, а я человек с принципами», — она цитировала себе, чтобы успокоиться и не заплакать в том кабинете с красной ковровой дорожкой: «Фуражка деформирует голову». Но тут тоже был человек в фуражке.