— Нет. Главным образом потому, что в белом халате. Я подумала: сиделка.
— У нас в Корчаковке?! Представляю себе эту картину! Но все-таки? Это могла быть и женщина другой профессии.
— Какой, например?
— В белом халате-то? Продавщица. Воспитательница… Это была именно женщина?
— Я не уверена.
— Тогда еще, скажем, мясник.
— Об этом я не подумала.
— Работник морга? — спросил Мишаня сам себя. — Ведь там должен был быть работник морга? Но зачем ему двигаться к реке? И тем более, сбрасывать в нее труп!
— Логично, — Елена улыбнулась. Участковый перечислял разные ее версии, накопившиеся за одиннадцать лет.
— Если бы приезжала «Скорая помощь», об этом бы в поселке знали. Ведь именно об этой ночи, с шестнадцатого на семнадцатое, допрашивали всех без исключения жителей… — Михайлову вдруг снова мучительно показалось, что нечто похожее он уже слышал, но только в какой-то другой интерпретации. Он поморщился. — «Скорой» никто не заметил.
— Знаю. Я видела эту улицу из окна поезда. Там не было «Скорой», это точно.
— А других машин?
— Я не помню. Мне ничего не бросилось в глаза. Но ведь, вы говорите, здесь всех допрашивали, когда искали убийц Штейнера.
— Надо посмотреть дело. Если бы вы раньше рассказали, я бы сразу поинтересовался… Теперь относительно жертвы. Вы сказали: пожилой. Почему?
— У него было такое темное лицо… Как у старого работяги. Обветренное такое.
— Во всяком случае, не Штейнер. Тот был молочно-белый.
— Может, еще что-то в движениях, в строении тела, обтянутого простыней… Ну, вот вы сегодня спрашивали сам себя: сколько информации остается в пассиве? И у меня также. Какие-то признаки убедили, что он пожилой.
Михайлов замолчал, возясь с ключами. Он отпер дверь, зашел в отделение первым. Сразу направился к чайнику, потирая озябшие руки. Елена опустилась на табуретку, привалилась спиной к стене.
— Устали? — спросил он, искоса поглядывая на нее.
— Не выспалась…
— Одного я не могу понять, — он вздохнул. — Даже если вы заметили что-то, какого черта вас преследуют? Ведь убийство одиннадцать лет назад раскрыто. Зачем ворошить прошлое?
Она пожала плечами.
— Вас, по-моему, что-то расстроило в доме Штейнера. — Михайлов достал из шкафа стаканы в подстаканниках, явно реквизированные у министерства путей сообщения. — Вы такая впечатлительная?
— Мне показалось, за мной следят из-за кустов… Можете вызывать психушку. Вы и так были неестественно терпимы.
— Какая вы колючая, оказывается! — Он засмеялся. — Зачем же психушку? За вами действительно следили. И уже через пять минут вся деревня будет знать, что я выдавал постороннюю мадам за родственницу.
— Почему это?
— Потому что за вами следил тот, кто инициировал все ваши неприятности. И кто вас знает. Долгушина!
— С чего вы взяли?
— Я видел ее. Она за забором пряталась. Да она там живет!
— Где?
— В соседнем доме. А если точнее, то со всех сторон.
— Со всех сторон?
— Ну, да. Раньше она жила в том доме, что стоит перед штейнеровским, если смотреть от начала поселка. Потом она этот дом отдала сыну с невесткой, а себе купила тот, что с другой стороны. Точнее, как купила… Там дело мутное. Купчую мой крестный видел, ее даже нотариус заверил, но сам продавец не появился на сделке. Доверенность прислал.
— Пропал, что ли?
— Вам, конечно, хочется, чтобы кто-нибудь у нас пропал, я вас понимаю… Но нет, почему пропал? Он и до этого здесь нечасто появлялся.
— В городе живет?
— Что вы к нему прицепились? Думаете, весь этот ваш сыр-бор разгорелся из-за дома ценой в сто пятьдесят тысяч рублей?
— Ну уж — сто пятьдесят тысяч!
— Между прочим, штейнеровский дом как раз за эту сумму и продают!
— Всего?! Как я теперь понимаю хозяйку! Какой же я придирой выглядела!
— Всего? — передразнил он ее. — Не придира, а настоящая москвичка! Разве так можно о деньгах: «всего»! Для нас это много.
— Ладно вам! Вы все-таки скажите, что с предыдущим хозяином? Может, он был свидетелем убийства Штейнера и его убрали? Дом-то рядом!
— Нет, у нас в деревне еще не родился тот, кто мог бы убрать этого человека. Да и в Новосибирске, пожалуй, не родился. Это очень авторитетный дядечка. И никто, собственно, не сомневается, что сделка по продаже дома была честной, как раз потому, что иначе к его имуществу даже сумасшедший отморозок не приблизился бы.
— Крутой дядечка — и в таком доме? Не рассказывайте сказки! У вас в Корчаковке кто крутым-то считается?
— Ну, вы, может, слышали, что есть категории граждан, которые не могут себе позволить вызывающей роскоши, даже если у них есть деньги.
— Вор в законе, что ли?
— Говорят, да. Он пока сидел, с его дома пылинки сдували. Это его родительское наследство. Детские воспоминания, маманя родная… Он выходил из тюрьмы, потом снова в тюрьму возвращался. Потом снова сел. Году в девяносто третьем, что ли… По-моему, как раз из тюрьмы доверенность и прислал. А у Долгушиной муж — сам не раз сидел. Он бы Антипова никогда обокрасть не осмелился.
— Кого?!
— Антипова. Его зовут Виктор Семенович Антипов. Знаменитый в определенных кругах человек… Да вы что?!
Все поплыло у нее перед глазами: какие-то снежные бури, холодные синие всполохи; изнанка век пошла багровыми кругами, в ушах запищали миллионы августовских комаров, чье-то липкое крыло осторожно коснулось левой половины тела.
Впрочем, какие-то воспоминания в этот момент еще были связными — и как подбирала имя, и как строила биографию, как вообще писала этот свой детектив — из ничего! из одной подсмотренной сценки! — как придумывала его главного героя, Виктора Семеновича Антипова….
В затылок ударилась тупая пробка — да, пробка. Она почувствовала тошноту, и сознание отключилось.
Глава 12
ХОЛОДА
Холода накрыли всю страну — от Байкала и до Бреста. Северные ветры дули вдоль карты и поперек карты, их ожесточенное движение было равномерным и нестихающим, казалось, что они так и несутся вокруг земного шара, не замечая препятствий, что они проходят выше гор или сквозь горы, не согреваются в теплых краях, и этому кружению не будет конца.
Везде, где было чуть повыше, выпал первый снег. В низинах просто стоял лютый холод, и земля в них стала твердой, как камень.
Алтай еще немного потрясывало. Люди этого уже не чувствовали, но приборы регистрировали сотни новых толчков, а сейсмологи умиленно наблюдали за графиками: рост молодых и несказанно прекрасных гор получал все новые подтверждения.
В Москве у многих в эти дни болела голова. Каждый справлялся с болью по-своему. Например, Ольга — редактор частной телекомпании — пила третьи сутки. Она даже не замечала, что в квартире давно нет сына — четвероклассника. Единственное, что ее немного беспокоило в моменты просветления — это необходимость объясняться с шефом. Чтобы не переживать, она снова напивалась еще с утра.
Ольгина мать, пенсионерка, забирая внука из школы, думала, что разбаловала дочь, что когда-то что-то упустила в ее воспитании и что вообще зря рожала от этого придурка с наследственностью потомственного алкоголика. «Будь он проклят!» — бормотала женщина, залезая с внуком в автобус: она жила далековато от школы.
Ольгин начальник — генеральный директор телекомпании — в этот самый момент проезжал мимо автобусной остановки на новом «пежо». Он купил его в кредит пару недель назад и вот только что узнал, что условия кредита, который ему предоставили по блату, оказались в два раза хуже тех, что уже год рекламируются на всех перекрестках. Это ему удружил родной брат. К его фортелям генеральный давно привык, но все равно было очень обидно. С процентами получалась громадная сумма — он в который раз подумал, что совершенно не умеет считать и сам виноват. Он даже не обратил внимания, что все его мысли о подлостях брата всегда заканчиваются этой стандартной формулой.