— Бред собачий! — возмутилась сноха.
Терещенко вздохнул.
— А как же участковый? — спросил он. — Он-то Штейнера знал.
— А участкового не было! — сказала Долгушина. — Он намного позже появился. По-моему, труп уже увезли.
— Да нет, мама! Опять путаете! Он приехал поздно, это правда, но Штейнер еще в доме лежал.
— Да ты-то откуда знаешь?! Ты за огородом блевала в это время! У нее токсикоз тогда страшный был, — радостно пояснила Терещенко старуха.
— Да был участковый на опознании! Вы не слушайте ее! Все эти разговоры о том, что не Штейнер убит был — это сказки. У нас народ до того впечатлительный, вы себе не представляете! Как они еще инопланетян не видят, я удивляюсь!
Приехав на работу, Терещенко первым делом стал выяснять, кому принадлежит записанный на листочке телефон. Когда узнал, натурально вытаращил глаза. Это был номер представительства компании «Витимские золотые прииски». Товарищи из ОБЭПа эту фирму хорошо знали: несколько раз проверяли, пытаясь найти криминал, но там все было в норме — конечно, учитывая некоторую размытость норм, свойственную крупному бизнесу последних лет.
Он пробежал глазами разные фамилии, адреса, данные проверок — ничто его не заинтересовало. Обычная частная компания, обитающая в районе Бодайбо уже несколько лет. Вроде бы участвовала в приватизации некоторых государственных предприятий региона… Мелкие экономические нарушения… Неуплата налогов… Все как у всех.
За этим занятием его и застал Михайлов. Пострадавший по делу, которое вел Терещенко, зашел в кабинет веселой и энергичной походкой, с довольным лицом и румяными от мороза щеками.
— На пострадавшего не тянешь! — Терещенко улыбнулся, заражаясь его весельем, отложил бумаги в сторону, уселся поудобнее, откинувшись на спинку стула. — По-моему, я зря теряю время! Такой бугай: подумаешь, по голове стукнули!
— Если бы ты знал, как хорошо жить! — весело сказал Михайлов, усаживаясь напротив. — Ходил сегодня: руки действуют, ноги действуют, снег под ногами хрустит… Нос дышит! Это надо же, какой мир создан! Красивый до невозможности! Я себе сегодня клятву дал: если меня хоть какая-то ерунда расстроит, например, незачет или задержка зарплаты, я себе нос откушу!
— И куда ты сегодня ходил? — все еще улыбаясь, спросил Терещенко.
— Да куда только не ходил! Снова копался в деле Штейнера, и нашел-таки то, что нужно! Была машина!
— Какая машина?
— В то утро в Корчаковке стояла машина! Причем, фургончик. «РАФ». Помнишь такую марку? Но стояла она не на улице, а на бетонном мосту под насыпью! Свидетель из первого дома ее заметил. Первый дом — единственный, из которого просматривается переезд. И просматривается только из туалета! Там свидетель и находился. Все это есть в деле. Разумеется, на эти показания вообще не обратили внимания, поскольку бетонным мостом обычно пользуются те, кто не доезжает до Корчаковки, а сворачивает чуть раньше. Это ведь единственный мост и единственный переезд через железную дорогу на много километров!
— Но все-таки странно, что эта машина стояла там рано утром. На это нужно было обратить внимание.
— Ну, там и не на такие странности не обратили внимания! Но здесь-то как раз ничего особенного. Дело в том, что машина пережидала поезд!
— Какой поезд?
Глаза Михайлова торжественно блеснули. Он был страшно доволен собственной проницательностью.
— Да тот поезд, в котором ехала моя московская знакомая!
— Слушай, вот как раз о твоей московской знакомой я и хотел поговорить!
— Подожди! Я доскажу. Поезд остановился в неположенном месте и в неположенное время. Человек из первого дома, увидев машину, решил, что она просто пережидает, когда освободится путь. Что было потом, он не знает, так как отправился досыпать дальше.
— А ты не обратил внимания, что слишком многие в деревне не спали на рассвете семнадцатого августа?
— Обратил! Давно уже обратил! Более того, это было ровно в половину пятого. Многие люди проснулись в это время. Но почему? Может, какие-то биотоки передаются на расстоянии?
— Михайлов, я тебя умоляю!
— Хорошо, давай будем материалистами! Может, Штейнер все-таки кричал?
— Его убили в пять, не раньше.
— Ты так веришь экспертам? — Михайлов скептически поморщился.
— Других заключений у меня нет… Может, они проснулись из-за того, что остановился поезд? Там ведь никогда не останавливаются поезда. Поезд должен страшно скрипеть, когда тормозит. Вот тебе и объяснение!
— Да в деле есть объяснение! — ликующе сказал Михайлов. — Что мудрить-то? Там прямо сказано: Долгушина проснулась из-за выстрела! Может, и остальные тоже?
— Ну, — протянул Терещенко. — И что это нам дает? Кто-то испытывал ружье… Все, что мы узнали — это то, что он испытывал это ружье в половину пятого. Тоже, получается, не спал… Прямо коллективная бессонница!
— А у меня ощущение, что здесь спрятана какая-то важная вещь, — признался Михайлов. — Какая-то информация, которую нужно расшифровать…
— Ну так расшифровывай давай.
— У меня еще голова болит! — обиделся Михайлов. — И потом, кто из нас следователь, а кто потерпевший?
— Слушай, Мишаня, — Терещенко кашлянул, потер кончик носа, расправил загнувшиеся бумаги на столе. — Следователь, как ты правильно заметил, я. Поэтому давай все-таки поговорим о твоей московской знакомой.
— Ну давай, раз она тебе покоя не дает.
— Я тут поузнавал кое-что. — Терещенко снова кашлянул. — И чем дальше, тем больше у меня вопросов.
— Как это поузнавал? — Михайлов смотрел на него, не моргая. Вся его радость испарилась, будто ее и не было. — О ком поузнавал?
— О ней.
— Но какое ты имел право узнавать что-то о моей знакомой, если я тебе сам о ней рассказал? Моих слов тебе было недостаточно?
— Она с самого начала показалась мне подозрительной. Я от тебя этого, кстати, не скрывал. То, что я узнал, укрепило меня в подозрениях.
— Я не хочу этого слушать. — Михайлов встал, но Терещенко тоже очень быстро поднялся и успел схватить его за рукав.
— Разве это правильно? — спросил он. — Зачем ты прячешься от правды? Ты не поленился сходить в одиннадцатилетнее прошлое, ты получил по голове на обратном пути — я думал, ты смелый человек.
— Ты своих детей лови на такие штучки! — неожиданно зло сказал Мишаня, вырывая рукав. — Она обратилась ко мне за помощью. Это она не поленилась сходить в одиннадцатилетнее прошлое. И ее любопытство, возможно, откроет правду. Ты хочешь наказать ее за это любопытство? Так получается?
— А если у вас разные мотивы для любопытства?
— А если тебе завтра захочется поузнавать что-то обо мне? Ведь я подозрительно любопытен! И чем дальше, тем больше узнаю об этом деле! Скоро моя осведомленность будет свидетельствовать не о том, что я целый месяц копался в архивах, а о том, что я участвовал в убийстве Штейнера.
— Не передергивай!
— Я не передергиваю! Тебе показалось подозрительным, что она многое знает о деле. Тебе кажется недостаточным то объяснение, что она просто все видела своими глазами. Ты ведь сейчас хочешь привести мне доказательства ее соучастия, не так ли?
— Ты очень догадливый! И ты сам об этом думал, еще до меня! Но ты отказался от этой версии, потому что эта женщина тебе понравилась. Ты не стал копаться. А я стал! Не хочешь выслушать, что я накопал? Ты боишься? Твое упорство выглядит смешным, ведь эта женщина тебе не сестра, не жена, ты о ней ничего не знаешь! Ты просто хочешь, чтобы она была честной, вот и все. Я могу ошибаться, и тогда все получится, как ты мечтаешь. Но если я не ошибаюсь, то я ведь не остановлюсь. Ты узнаешь ту же правду, но только позже. Так какой смысл отказываться меня выслушать?
— Да валяй! Рассказывай! — Михайлов развалился на стуле, всем своим видом показывая готовность выслушать любую чепуху. — Не боюсь я никакой правды!
— Хорошо… Ты, может быть, удивишься, но нет никаких доказательств, что Елена Дмитриевна Корнеева видела что-то из окна поезда.