Больше всего я переживал, чем стану в пути кормить своих собак переростков. Ведь чтобы запастись для волкодавов едой на весь путь, пришлось бы снаряжать собственный караван. Но скоро понял, что моя проблема надуманная. Не успели телеги отдалиться от Персиля на десяток километров, как клифы притащили мне свою первую жертву: молодого оленя. Вера принесла добычу в одиночку – легко догнала с ношей в зубах караван. Под пристальными взглядами попутчиков я объяснил собакам, что не имею права брать у них дичь: не состою в гильдии охотников. Но разрешил клифам самим слопать копытное.
Волкодавы не стали со мной спорить. Но выглядели обиженными. Законы о гильдиях им пришлись не по вкусу. Зато собакам понравилась оленина: в считанные секунды от туши рогатого остались лишь рожки да… Нет, ножек не осталось. Громадные челюсти с лёгкостью разжевали кости травоядного, словно то был не олень, а цыплёнок. И я, и мои соседи по каравану с завистью посматривали на окровавленные собачьи морды – представляли, какой вкусной могла бы оказаться запечённая на углях оленина. Клифы поняли мои объяснения с первого раза. Больше к моей телеге они добычу не приносили. Но я ежедневно видел волкодавов с раздутыми от переедания животами.
А ещё меня первые дни смущала кровь на собачьей шерсти. Я не раз обследовал тела клифов в поисках ран (не обнаружил даже царапин). Просил профессора Рогова очищать шкуры собак заклинаниями (не на виду у людей). И украдкой пересчитывал вечерами своих попутчиков (не стал ли кто из них обедом для моих собачек). Несмотря на свой устрашающий вид, клифы были всеобщими любимцами. Хотя из чужих рук не ели, посторонних не облизывали, вели себя независимо: откликались только на мой голос. На постоялых дворах ночевали у костра вместе со мной (снять комнату получалось нечасто).
Для постэнтического слепка личности мастера Потуса поездка оказалась настоящим испытанием на терпение. Природой Крельского царства призрак не восторгался, новым впечатлениям не радовался – всё больше скучал по работе. Он от безделья заглянул во все сумки и тайники моих спутников, поведал мне кто и что вёз в столицу. Рассказывал, действительно ли на постоялых дворах не оставалось свободных комнат, или же корчмарь придерживал их: пытался поторговаться. Ну и, конечно же, как из рога изобилия сыпал мне в мозг накопленными его семьёй знаниями о пекарском ремесле.
Каждый день, на рассвете, мы грузились в телеги и тряслись по Царскому тракту. Остановки днём случались нечасто. Поездка была рассчитана караванщиками едва ли ни поминутно. На огороженную высоким частоколом территорию постоялого двора мы въезжали на закате. Ночная тьма заставала нас либо в зале трактира, либо у костров за высокой оградой. Так проходил день за днём. Я часто с ностальгией вспоминал купе железнодорожных поездов, салоны автомобилей и самолётов – когда, наевшись из общего котла подгоревшей каши, под треск горящих поленьев в очередной раз засыпал рядом с клифами на лежаке из веток и листьев.
***
К Норвичу мы подъехали чётко по расписанию. Вечером застолбили себе место в одном из придорожных постоялых дворов (в этот раз мне удалось урвать для себя и клифов тесную, но отдельную комнату). С попутчиками по каравану я попрощался. Те на рассвете собирались въехать в столицу. Я же планировал ещё денёк погулять в окрестностях города – отыскать один из тайников профессора Рогова. Столичные цены, как я успел наслушаться, нечета провинциальным. Потому я решил заранее позаботиться о деньгах – распотрошить очередной клад мэтра.
После заката я не усидел в комнате (устал от ворчания мастера Потуса, да и проголодался на нервной почве). Спустился в зал трактира – клифы остались в номере: дрыхли уставшие после дневной пробежки. С трудом, но отыскал себе место за столом – подсел к своим бывшим попутчикам по каравану. Заказал запечённого цыплёнка и кувшин красного вина: всё ещё не привык пить местное пиво – да и считал его не пивом, а мочой. С интересом изучил взглядом содержимое глубокого декольте разносчицы; понаблюдал за покачиванием её бёдер, когда девица проходила между столами по залу.
На группу пёстро разодетой молодёжи я поначалу не обратил внимания. Лишь отметил, когда спускался по лестнице, что этой шумной компашке с гербами княжеских кланов на одежде рановато расхаживать по злачным местам: старшему из парней едва ли исполнилось пятнадцать. Меня больше привлекали аппетитные формы разносчиц – именно их я и разглядывал, пока потягивал из кружки вино (представлял, как отнесутся клифы к тому, что компанию нам в комнате составит пышнотелая красотка). Следил за перемещениями загруженных тарелками и кружками девиц. Потому и заметил, когда одна из разносчиц поспешила к погасшему вдруг светильнику.
Не сложно было понять, что именно хотела сделать работница трактира. Но добраться до фонаря она не успела: её окликнули представители клановой молодёжи. Я снова подивился тому, что мажоры явились распивать дрянные напитки в третьесортную корчму. Даже прикинул, что именно их сюда привело. Не успели попасть в Норвич до закрытия городских ворот? Или пытались спрятаться среди простолюдинов от строгих взоров своих родителей? Вели себя аристократы не по возрасту уверенно, даже слегка нагловато. Но ни к кому не цеплялись. И не привлекали к себе внимание – до того момента, когда подозвали разносчицу.
Я пожалел о том, что спустился в зал, когда моя ладонь прилипла к залитой пивом столешнице. Подумал, что уходить из комнаты было плохой идеей. К мухам и грязи под ногами я привык: такое свинство наблюдал в большинстве заведений вдоль Царского тракта. Да и свыкся с извечным коктейлем ароматов из прокисшего пива, жареного лука и помоев – обычным для придорожного общепита. Поймал себя на том, что скучаю по своему сгоревшему персильскому дому. Пусть тот и походил на сарай; но на чистый сарай, пропахший восхитительными запахами свежего хлеба. Я сделал очередной глоток из кружки – наблюдал за разносчицей и клановыми.
Поначалу я решил, что подростки склоняли трактирную девицу к совместному времяпровождению. Удивился тому, что молодняк предпочёл для постельных утех не самую молодую и не очень-то симпатичную работницу. Но потом один из клановых указал пальцем на стену (на тот самый погасший фонарь?). Я заподозрил, что молодёжь задумала каверзу. Разносчица, похоже, сообразила, чего добивались юноши. Пожала плечами, ловко спрятала в декольте полученную от подростков серебряную монету – сунула ту между пышных румяных округлостей, точно в прорезь копилки. Поспешила по своим делам – не к погасшему светильнику.
Юноши за столом загалдели. Быстро позабыли о разносчице. Ни один из них больше не посматривал девице вслед. А вот я понаблюдал за ней – со спины женщина выглядела вполне привлекательно. Призрак старого пекаря заметил мой взгляд, вновь забубнил о том, что я думаю не той головой, которую ношу на плечах. Я хотел было привычно отшутиться, но от словесной перепалки с привидением меня отвлёк один из клановых юнцов. Парень решительно выбрался из-за стола, поправил одежду и причёску. Бросил взгляд на приятелей – те зашумели, приободряя и подначивая парня. Я заметил, как светился на руке паренька перстень гильдии магов (он и должен светиться?).
Клановый замер в проходе между столов, не спеша размял руки, пальцы. Будто бы собирался вступить в кулачный бой. Меня заинтересовало, кому именно он собирался подправить физиономию. Я проследил за его внимательным, сосредоточенным взглядом – парень смотрел… на погасший фонарь. Сидевшие за столом подростки притихли, наблюдали за своим приятелем, будто бы чего-то ждали. Парень закончил разминаться. Глубоко вдохнул, задержал дыхание. Я заподозрил: не собрался ли паренёк петь? Может в этом трактире по вечерам устраивали караоке? Где тогда музыка?