Еще большее значение имело прямое участие Ванчуры в повседневной борьбе трудящихся. Хотя в 1929 году из-за временных тактических разногласий Ванчура оказывается вне рядов компартии, он продолжает подчеркивать свою идейную принадлежность к ней и помогает новому партийному руководству, возглавляемому Клементом Готвальдом, во всех его практических акциях. Включается в работу по развертыванию антифашистского движения, едет к бастующим горнякам северной Чехии, становится поверенным Комитета солидарности со стачечниками, организует помощь молодежи в безработным, выступает на митингах в поддержку демократической Испании. Формулируя свою новую эстетическую позицию, он пишет: «Литература — не только искусство… Литература — один из наиболее действенных видов духовного оружия…» [16] Творчество его обретает все большую социальную конкретность, в нем все сильнее слышен «звон оружия».
В сборнике рассказов «Лук королевы Доротки» (1932) и романе «Бегство в Буду» (1932) Ванчура вновь обращается к изображению современности, вскрывая моральную несостоятельность хранителей устоев старого мира и активно сочувствуя тем, кто с ним порывал. Лейтмотивом его творчества становится тема конца старого мира. В романе «Конец старых времен» она непосредственно вынесена в заглавие.
«Пекарь Ян Маргоул» был романом-притчей о новом пролетарском Иове. «Маркета Лазарова» была романом-балладой. В «Конце старых времен» Ванчура использовал свой опыт драматурга (пьесы «Учитель и ученик», 1927; «Больная девушка», 1928; «Алхимик», 1931) и кинорежиссера (фильмы «Перед выпускными экзаменами», 1932; «Па солнечной стороне» и «Неверная Марийка», 1934). Роман и возник из неосуществленного киносценария о современном бароне Мюнхгаузене.
Главного героя в сценарии звали Бореком из Петроупима. Это был чех, выдававший себя за барона и полковника русской армии, человек совершенно невежественный и явный плут. Борек, например, утверждает, будто река Лена впадает в Каспийское море, а под конец сам признается, что водил всех за нос. Русские мотивы в его болтовне занимали не больше места, чем небылицы об охоте в Бенгалии и Судане. Авантюрист, увлеченный романтикой прошлого, он говорит: «Люблю охоту, гербы, хлам минувших столетий… Я принадлежу к войску мертвых»[17]. В романе «войском мертвых» оказывается белая армия, а князь Мегалрогов выступает в роли Дон Кихота русского монархизма.
Русская тема в романе возникает не только потому, что реальный прототип героя книг Распе и Бюргера служил при дворе русской императрицы Лины Иоанновны. Революционная Россия давно привлекала писателя-коммуниста Владислава Ванчуру. В 1927 году он побывал на праздновании десятилетия Октября в Москве и Ленинграде. «Советская Россия, — писал он по возвращении, — похожа на огромную кузницу, где куют новые формы… Кажется, что продолжается рабочий день, первый или второй день творения»[18]. Писатель восхищался советским театром и киноискусством, хорошо знал русскую классическую и советскую литературу. Встречался он и с советскими людьми, бывал частым гостем в нашем дипломатическом представительстве в Праге — на знаменитой вилле «Терезия».
В 20-е и 30-е годы Прага была самым крупным после Парижа центром белогвардейской эмиграции. Чешское правительство, долгое время отказывавшееся признать Советский Союз де-юре, щедро благотворительствовало различным эмигрантским организациям. Своим романом Ванчура недвусмысленно показывал, что такая политика равнозначна покровительству безумцам. Безумцем выглядит Мегалрогов, ведущий дневник полка, в составе которого лишь два человека — он сам да его денщик. Граничит с безумием наивность и простодушие Вани, слепо верящего в царя и святую Русь. Трагизм и величие событий, развернувшихся в России, отражается в этих гротескных фигурах как бы в перевернутом виде. Трезвые замечания Вани постоянно снижают ложноромантический пафос рассказов полковника. Ваня ровным счетом ничего не помнит о тех «благородных и прекрасных историях», участником которых он был, если верить словам Мегал-рогова. В памяти у него лпшь поражения, зуд от насекомых, стужа да голод. Образ Мегалрогова обретает ироническую окраску и благодаря литературной традиции, на фоне которой он выписан. Комическую тень на него отбрасывают не только барон Мюнхгаузен и Дон Кихот, но и Дон Жуан. Сходную роль играют и русские предшественники Мегалрогова и Вани — Хлестаков и Осин, Чичиков и Петрушка, Обломов и Захар. Впрочем, чешский писатель «сдвигает» то, что кажется ужо знакомым. Мегалрогов как бы соединяет в себе черты Денисова, Анатоля Курагина и Хлестакова, а Ваня наряду с каратаевским фатализмом проявляет постоянную склонность к непокорству и мятежу.
17
Машинописная копия текста сценария, хранящегося у вдовы писателя Людмилы Вапчуровой, s. 66.