— Божественное в женщине требует возвышенного отношения к ней. И коль уж вы заговорили о грехе, то я позволю себе сказать так: грех разлучать сердца, рождённые друг другу на радость. — Сказал он это таким тоном, что не было никакого повода сомневаться в его искренности.
Николай благодарно посмотрел на него. Оказывается, драгоман посольства очень чуткий человек. Он и раньше отмечал, что тот честолюбив, разумен, хорошо воспитан, не любит поспешности в суждениях и опрометчивых действий, а со временем понял, что он к тому же ещё тонкий психолог и верный товарищ. Радушный, искренний, надёжный, не раз помогавший Игнатьеву правильно вести переговоры. Это он внушил ему мысль, что не надо бояться быть откровенным. Правда в том, что никто правды не знает. Все ориентированы на правдоподобие. «Мы чаще геройствуем наедине с собой, нежели за столом переговоров. Мы помним, что в нашей недосказанности успех, но при этом забываем, что в нашей ясности — наш подвиг. И потом, — любил повторять Татаринов, — как мы увидим, что впереди, если станем смотреть в сторону»? Успех того, кто знает должное, непреходящ. Честность это смелость.
— В основе людских отношений, — сварливо вступая в полемику с поэтически настроенным переводчиком посольства, продолжал витийствовать секретарь Вульф, — лежат низменные инстинкты, и никакой, как вы изволили заметить, поэзии чувств. Влечение полов играет далеко не последнюю роль. — Он заметил, что молодые китаянки, попадавшиеся им навстречу, бросают на них откровенные взоры, и обратил внимание драгомана на стайку девушек и иностранных моряков, весело болтавших в беседке, увитой плющом. Оттуда доносился женский сдавленный смешок и жеребячий гогот ухажёров: — Вы знаете, что их сейчас заботит?
Татаринов улыбнулся.
— Если перевести их диалоги, то я должен сразу предупредить вас, что они невероятно пикантны.
— Да-с! — радостно воскликнул Вульф. — Жизнь подтверждает мою правоту. Влечение полов и жажда обладания — вот тайная пружина самых утончённых чувств.
— Хорошенькие женщины могут позволить себе вольности, — миролюбиво заметил Баллюзен и тут же высказал мысль, что девушки смешливы по природе: — Им ещё придёт время печалится: заботиться о детях.
— Природой предусмотрено, что каждая женщина должна родить, как минимум, десятерых детей. Трёх дочерей и семь сыновей.
— Согласен, — ответил Татаринов, не напоминая Вульфу о том, что сам же познакомил секретаря посольства с одним из древних китайских постулатов, посвящённых медицине.
— Почему сыновей больше? — спросил прапорщик Шимкович, время от времени оглядываясь на хихикающих девиц.
— Да потому что мальчики не приспособлены к жизни, — тоном посвящённого ответил Вульф.
— Часто гибнут на войне, — предположил Игнатьев.
— Да и сердца у них слабее, чем у женщин, — добавил Татаринов.
— Это ещё и оттого, что барышням плевать на чувство, их волнует обеспеченность замужества, — презрительно добавил секретарь.
— Чересчур общо, — нахмурился Николай, решивший поддержать беседу, чтобы не выглядеть надменным. — Несть числа примерам женской жертвенной любви.
— В морской воде тоже есть золото, да сколько её надо выпарить, чтобы на дне хоть малая крупиночка блеснула, — отозвался Вульф. — Наша беда в том, что, желая обладать женщиной, любимой, разумеется, любимой, — поспешил он уточнить, — мы соглашаемся на всё: отказываемся от себя. И это грех. Вот я о чём хотел сказать, только об этом.
— Женщина не знает нас и надо мужественно объяснить, каковы мы, — сказал Игнатьев. Он сам ловил себя на том, что, влюбившись в My Лань, стал податлив, как воск. Было как-то странно и дико думать, что и до него вот так же мучились, грустили и сходили с ума по своим возлюбленным в далёком и недавнем прошлом. Он ведь не один такой на свете: молодой, влюблённый, страстный.
— Женщина в теле, мужчина в деле, — афористично заметил Баллюзен, и, похоже, смутился назидательности тона.
— Чем обольстительнее и циничнее женщина, — не унимался Вульф, коснувшийся любимой темы, — тем успешнее её дела, чего нельзя сказать о её встречных — поперечных компаньонах и их финансовом здоровье. — Он помолчал и, не услышав возражений, негодующе воскликнул: — Удивительное дело! Ещё никто не знает о вашем финансовом благополучии, а около вас уже вертится прелестная и обаятельная скромница.
Игнатьев отнёс бы эту реплику на свой счёт, да вот только ни о каком «финансовом благополучии» и речи не могло быть. За время своего пребывания в Китае, он истратил уйму денег, но и не тратить не мог: надо было «сохранять лицо».