— Исповедуй Китай христианство, в нём не было бы сирот, — нарушил молчание Татаринов и проводил ребячью ватагу грустным взглядом. Дмитрий Скачков, камердинер и телохранитель Игнатьева, единственный, кто не вступал в разговор и постоянно был начеку, бесцеремонно погрозил побирушке, неизвестно как отставшему от сверстников и присевшему на корточки с вытянутой рукой.
— Пшёл, сопля бесстыжая! — Гаркнул он на него так, что тот от страха упал на спину. — Пристаёшь к благородным, холера!
— Дмитрий! — осуждающе воскликнул Николай и резко повернулся, желая распечь его за недостойное христианина поведение, и в тот же миг стальное лезвие ножа, брошенного из-за укрытия, вонзилось в парадный погон, разорвало шнуры эполет. Не повернись Николай, не сделай движения в сторону с лёгким наклоном плеча, клинок вошёл бы точно под лопатку. Дмитрий тотчас сбил его на землю, прикрыл собой и выхватил револьвер. Баллюзен и Шимкович что есть мочи побежали за удиравшим китайцем, на спине которого болталась торба из буйволиной кожи. Как ни быстро бегали офицеры, но догнать прыткого, словно заяц, шпиона так и не смогли. А стрелять ему вслед не решились: на берегу было много людей. Сказали бы, что русские перепились и открыли огонь по туземцам.
— М-да, — поднимаясь с земли и отряхиваясь, — проговорил Игнатьев. — Господин Су Шунь действительно злопамятен.
— Редкая сволочь, — выругался Баллюзен, переводя дыхание.
— А злыдень-то шустёр, — продолжая держать револьвер наготове и загораживая собой Игнатьева, сплюнул Скачков и только сейчас заметил, что малолетний нищеброд до сих пор боится шелохнуться. — Пшёл, прищепа! — притопнул он ногой и скорчил свирепую рожу.
Повторять пришлось Татаринову, по-китайски. Он хорошо знал пекинский диалект, и не упускал случая поговорить на кантонском наречии. Мальчишка понял и попятился к воде, не сводя глаз с револьвера, поблескивавшего воронёной сталью в руке Дмитрия.
Игнатьев потеребил разорванный погон и поднял с земли нож, наточенный, как бритва. Лезвие было в крови: клинок рассёк кожу плеча. Он передал его Скачкову и зашагал в сторону набережной, изредка морщась от боли.
За спиной, за лесом, вдалеке сгорало солнце, а впереди, идя навстречу, широко раскрывала объятия глухая шанхайская мгла.
Вернувшись в посольство и усадив Игнатьева в простенок между широкими окнами, предварительно закрыв их шёлковыми шторами, Дмитрий с величайшей осторожностью помог Игнатьеву снять испачканный кровью мундир, оголил его плечо и обработал резаную рану йодоформом. Затем начал усердно бинтовать, часто вздыхая: переживал по поводу случившегося — это его вина, не уберёг.
— Чего это ты завздыхал? — бодрым голосом спросил Игнатьев, зная, что рана пустяковая и быстро заживёт.
— Да так, — уклончиво ответил Скачков. — В Петербурге-то, поди, белые ночи, заря с зарей целуются.
— Соскучился?
— А то, — голос камердинера был грустным.
После ужина Николай собрал членов посольства, рассказал о покушении и строго-настрого запретил касаться этой темы в разговоре:
— Плохо, если тебе угрожает сосед, но ещё хуже, если грозится прохожий. Так говорят китайцы и они правы. Нам лучше умолчать о происшедшем. Европейские правительства умеют экзальтировать публику и всячески подогревать её корыстный интерес. Я не желаю будить в союзниках азарт погони, травли. Азарт мутит рассудок. Я нарвался на грубость пекинских чинуш, получил от ворот поворот и не хочу осложнений с послами Англии и Франции. Задача чрезвычайно сложна: необходимо тесно сойтись с союзниками и сохранить при этом свой нейтралитет. В будущем нас ждут переговоры с Цинами, но и союзникам от них не отвертеться. Легко пересаживаться с осла на лошадь, а вот с лошади на осла — всегда мучительно. — Он хотел улыбнуться, но лицо Вульфа раздвоилось и поплыло куда-то вбок. Ему стало дурно. Язык онемел, по телу поползли мурашки, а настольная лампа стала испускать зелёный свет. Его внезапно вырвало, и он потерял сознание.
Баллюзен подхватил его на руки, кликнул камердинера, и они вдвоём перенесли задыхающегося Игнатьева на диван, чувствуя, как он слабеет.
Татаринов взял вялую руку и нащупал пульс. Затем приник ухом к груди, послушал сердце — перебои. «Плохо дело», — испуганно подумал он и попросил Дмитрия принести злополучный нож. — Только осторожно! — крикнул вслед, — нож может быть отравлен.
Игнатьеву промыли желудок и по каплям стали вливать через нос целебную смесь.
— Похоже на корейский корень, — сказал драгоман, когда осторожно, через тряпку, взял в руки злополучный нож и понюхал лезвие. Пахло травяным ядом. — Так называемый «пёстрый глазок» — зеркало смерти. Войди нож глубже, сердце бы остановилось. Никто так быстро не рубит головы, как маньчжуры, никто так не любит казнить, как Су Шунь, — вспомнил Татаринов слова Попова и впервые пожалел, что тот остался в Пекине. Его «китайский» опыт сейчас бы пригодился, был бы весьма кстати.