— Страсть к перемене мест и путешествиям — в крови у европейцев. Они обожают перемены, верят в их необходимость и не представляют жизни без новшеств. Я побывал в Англии, пожил в Париже, поколесил по Австро-Венгрии, и поразился, как устроен европеец. Хлеба и зрелищ. Больше ничего ему не нужно. Послушать о том, что творится в мире, ему на роду написано. Самый ленивый итальянский босяк, привыкший спать в лодке, свесив ноги в воду, самый нахальный парижский гуляка, не пропускающий ни одной девицы без откровенной скабрёзности, да что там говорить, даже московский прощелыга, живущий милостыней и чем Бог пошлёт, — любой из них с восторгом сопереживания будет слушать вздор и чепуху о незнакомых странах. Они самозабвенно будут нести околесицу об обычаях и нравах тамошних аборигенов, обо всём, что происходит и не происходит. О последнем даже с большим интересом, но на китайцев, как указывает граф Путятин в своей отчётной докладной записке, на китайцев, — он с благодарностью принял из рук хозяина фужер с клюквенным морсом, утолил жажду, промокнул усы льняной салфеткой с фамильным вензелем и продолжил прерванную мысль, — на всех, почти без исключения, китайцев даже намёк о дальних странствиях и переменах в жизни наводит такой страх, и вызывает такое отвращение, что любая идея нововведения кажется им не чем иным, как шагом к пропасти и низвержением в бездну.
— А что Путятин пишет об их вооружении? — Муравьёв позвонил в колокольчик и велел прислуге "заварить китайский лист", не преминув добавить: "Как всегда, с жасмином".
— Путятин пишет, что вооружение маньчжурской армии отвратное. В техническом оснащении войск, как пехоты, так и артиллерии, Китай отстаёт от Англии и Франции наверно лет на сто. Не исключаю, что Евфимий Васильевич сгустил краски, но, судя по тому, как бесцеремонно ведут себя союзники в Китайском море, в главном он не ошибся: армию Китая надо перевооружать. Учить её вести освободительные войны. — Он намеренно подчеркнул характер той войны, которую, по его мнению, будет вести Китай в ближайшие пятнадцать-двадцать лет.
— А что, если перевооружённой и заново обученной армии Цинов взбредёт в голову повести войну иную, не освободительную, как теперь, а самую, что ни на есть захватническую, со всем напором и агрессией подобных войн? — озабоченно нахмурился хозяин кабинета. — Что тогда?
Он взял сигару, провёл ею по усам, шумно втянул воздух. Было видно, что запах табака доставляет ему наслаждение, а может, просто успокаивает или отвлекает.
— Да вы курите, ваше сиятельство, — подался вперёд Николай. — Право, мне весьма неловко смущать и стеснять вас в собственном доме.
Любезность ваша столь великодушна...
— Полноте, Николай Павлович! Это я так, сомнение взяло: а вдруг?
— Китай натравят на Россию?
— Да, — не выпуская сигары, подтвердил свои опасения граф Муравьёв, и в его голосе послышалась тревога.
— С Англии станется, но вряд ли в скором будущем, — откинулся на спинку кресла Игнатьев. — Она, как минимум, полвека будет переваривать всё то, что заглотила. Англия напоминает мне питона или удава, я не очень разбираюсь в этих гадах, но уверен: с аналогией я не ошибся. Англия сильна своим гипнозом, гипнозом своего могущества. Кто поддался этому губительному наваждению, тот обречён на скорое съедение, причём, живьём, со всеми потрохами, простите за натурализм, но это так.
В это время отворилась дверь — вошла прислуга: синеокая красавица в кокошнике, с румянцем на щеках и пухлыми губами. Опуская поднос с чайным прибором на столик, она с кротким любопытством посмотрела на Игнатьева и тихо удалилась. Николай поймал себя на мысли, что сила женской красоты действительно способна вызвать бурю чувств: порой цари женились на дворовых девках, возводили их на трон.
— Хороша? — с лукавым прищуром спросил Муравьёв и кивнул в сторону двери, за которой скрылась красавица.
— Мила, — согласился Игнатьев.
Муравьёв взял чашку с чаем и посоветовал:
— Отведайте.
Николай сделал несколько глотков и восхищённо признался:
— Вкуснее не пробовал.
Так хорошо заваривали чай, пожалуй, только в Лондоне, в российском посольстве. То, что подавали в городских кафе и ресторанах, претенциозно именуя чаем, иначе, как бурдой и ополосками назвать было нельзя.