И его хозяин: светский хлыщ, болтун, хвастун, лентяй, пьяница, «бесхребетное беспозвоночное», как называет племянника тетя Агата. Полный на словах воинственного задора, Берти Вустер чуть что теряет дар речи: «Меня точно волной окатило!» Нет, он не глуп, находчив, знает себе цену (довольно, прямо скажем, невысокую): «Я, конечно, может, и обормот». И испытывает глубокое уважение к «аналитическому уму» своего всезнающего дворецкого, во всём его слушается, хотя может и взбрыкнуть, и больше всего боится, что станет его рабом, чистосердечно признаётся: «Дживс ужасно меня подавляет». Привычные роли хозяина и слуги, таким образом, переворачиваются в этом юмористическом цикле с ног на голову.
Вустер невоздержан, чуть что – переходит на крик, в его сбивчивой речи – сплошные междометия, чертей он поминает через слово. Дживс, напротив, сдержан, он весь «усердие и внимание», изъясняться предпочитает на канцелярите – словно бы в укор Вустеру: «На основании вышеупомянутых отчетов, в качестве необходимого условия для получения денег вменяется в обязанность…» Такого, как Дживс, правильного, осмотрительного, такой, как Вустер, не может не раздражать. Дживс не переносит, когда джентльмены неряшливы, ленивы, болтливы, безвкусно одеваются, – но для хозяина, естественно, делает исключение; при этом незаметно, подчеркнуто вежливо берет на себя еще и воспитательную функцию. Подсказывает Вустеру, как себя вести, каковы должны быть его действия, что́ следует сказать, что́ и по какому случаю надеть: «Я бы настоятельно советовал сменить этот галстук». Человек начитанный, он рекомендует, что́ читать, а чаще – что не читать: «Вам не понравится Ницше, сэр». Его лицо при этом выражает «сдержанную благожелательность». О чем он думает, когда видит хозяина в розовом галстуке и зеленом пиджаке или же «в разобранном состоянии» после бурных возлияний накануне, остается только догадываться. Даже когда отношения с хозяином напрягаются до предела (чаще всего это бывает в самых первых рассказах, когда герои, так сказать, еще «не притерлись»), на лице Дживса по-прежнему запечатлены всегдашние лояльность и преданность: дворецкий как никто владеет чисто английским искусством держать себя в руках в любых обстоятельствах. Впрочем, если Вустер к его рекомендациям не прислушивается, Дживс может обидеться: будет дуться, отвечать односложно, сторониться хозяина.
Кстати об отношениях «хозяина и работника». Они также развиваются по одной и той же, раз и навсегда заданной схеме. Поначалу Вустер Дживса недооценивает, подозревает, что дворецкий дал маху, зашел в тупик. Однако впоследствии, сообразив, что многоопытный Дживс всё предусмотрел (а дворецкий способен на такое, чего от него не ждут), признаёт, что был к своему слуге несправедлив, и рассыпается в комплиментах.
«Дживс, вы неподражаемы» – «Стараюсь, сэр». Таков бравурный финал всех без исключения историй с участием Дживса и Вустера, в какие бы безвыходные ситуации эта парочка ни попадала.
Пролог
И Коко, и Чудик были настроены самым решительным образом. Коко нахохлился, изловчился и клюнул немецкого лейтенанта, заглянувшего в машину выяснить, кто в ней. Он (попугай, не лейтенант) и без того пребывал в скверном расположении духа: хозяйка леди Дадли взяла и два месяца назад, в конце марта, укатила в Англию – даже «до свидания» Коко не сказала. Чудику, обласканному хозяевами китайскому мопсу, белобрысый лейтенант – высокий, подтянутый, истинный ариец – не понравился сразу же. Раздалось грозное рычание – и ариец, схватившись за укушенный палец и издав истошный вопль, эхом разнесшийся в дюнах приморского французского курортного городка Лэ-Тукэ, отшатнулся от грузовичка, на котором Вудхаусы выехали купить овощей. А еще говорят, что стремительно наступающая весной 1940 года в обход линии Мажино доблестная немецкая армия не встречала сопротивления.
Было, однако, не до смеха. Ни немцам, в следующую минуту попятившимся в заросли придорожного кустарника: еще больше, чем мопс с попугаем, их напугала показавшаяся в небе британская эскадрилья. Ни сидевшим в машине. Впрочем, занимавшему пассажирское сиденье (за рулем – как правило, супруга) 59-летнему Пэлему Гренвиллу Вудхаусу до смеха было всегда и везде – недаром же за ним с двадцатых годов утвердилась репутация крупнейшего в мире юмориста. По тому, как он много позже опишет происходившее в «Апологии», видно, что чувство юмора не подвело его и на этот раз.
«Все шло к тому, что сейчас начнется воздушное сражение: из кустов будут палить из автоматов по самолетам, а самолеты будут палить из пулеметов по кустам – мы же окажемся ровно посередине. Поделать мы всё равно ничего не могли, оставалось только одно – ждать. И мы ждали. И надеялись, что скрывшиеся в кустарнике примут меры предосторожности и вести себя впредь будут пристойно, что, по счастью, и произошло. Когда самолеты улетели, люди с автоматами вышли на шоссе и принялись отряхивать форму, изо всех сил делая вид, будто в кусты они забрались в поисках грибов. Я заметил, что Чудик по-прежнему рвется в бой: в его глазах мерцало неугасимое пламя кровавой битвы, губы шептали отборные китайские ругательства…