Рене не проронил ни слова, сел у изголовья ванны, ожидая, когда учителю понадобится его помощь. Сам Уильям лег в горячую воду, и из груди вырвался глубокий вздох облегчения. Запрокинув голову вверх, Деверо выискивал что-то взглядом, словно читал звездное небо в Неаполе, а не глядел на каменный серый потолок с недоступно высокими сводами, за которым скрывалось дождливое небо, глухое и несговорчивое.
– Ты сам не свой, – то ли спросил, то ли, что более вероятно, с тихим вздохом сожаления констатировал граф Эссекс.
Рене сглотнул и перестал заламывать пальцы.
– Мне жаль, – ответил юноша. – Я вел себя недостойно.
Уильям помедлил с ответом.
– Ты считаешь себя свободным? – наконец спросил Деверо.
Рене замялся и поджал губы.
– Да, мастер Деверо, – кивнул Готье.
– Ты умолк, прежде чем ответить, мой благоразумный воспитанник, – со слышимым довольством произнес Эссекс.
Эта короткая теплая похвала душевно отозвалась в сердце Рене. Уильям тем временем продолжил.
– Скорее всего, если я спрошу, как ты нашел этот ответ, ты расскажешь о том, как широко распахнуты перед тобой все двери, и будешь прав, – произнес Эссекс, – даже Тауэр будет рад видеть тебя своим гостем, мой мальчик. Ты гордишься этим, я знаю – хоть я и не вижу твоего лица. Тут есть чем гордиться, Рене. Ты берешь и приумножаешь то, что даровано тебе. Я учил тебя не перемалывать зерна, уготованные для посева, и ты чтишь мое учение.
– Благодарю вас, – дыхание Рене сбилось от радостного трепета.
– И при этом, – вздохнул Уильям, проводя рукой по усталому осунувшемуся лицу, – ты вряд ли догадываешься, какой еще свободой ты обладаешь.
Тревога пронзающим холодом полоснула сердце юноши. Рене ждал, когда наставник продолжит.
– По поводу Макдонеллов… – произнес граф Эссекс.
– Я не хотел никого оскорбить, говоря о… Ратлине, – оправдываясь, юноша внимательно сглотнул.
– Твое счастье, что на твоих плечах нет страшного бремени судить ни живых, ни мертвых, – произнес Уильям. – Это большая свобода, Рене.
Граф Готье еще не раз и не два вспомнит эти слова своего учителя. А тем временем по коридорам особняка Эссекс бегал сквозняк, трусливо прижавшись к полу. Он поскуливал, забегая за угол. Ставни жалобно затрещали, и Рене поднял взгляд. Собравшись с силами, он открыл дверь. Петли тоскливо заныли.
Покои мастера Деверо стали прибежищем болезни, страданий и мрака. Его кожа серела день ото дня все сильнее, особенно после страшной раны в бою, с тех пор, как граф Эссекс вернулся из Ирландии – диких краев, непокорных и свирепых, как морские ветра, которые с хрустом ломают мачты и рвут паруса. Недолгая радость победы сменилась горестным и сострадательным молчанием. Рене ухаживал за покровителем, и сердце содрогалось от страха перед неумолимо наступающим роком.
– Сын? – раздался хриплый голос.
– Нет, мастер Деверо, – тихо ответил Готье. – Это я, Рене.
– Рене? Ни черта не вижу, подойди ближе, – попросил Уолтер.
– Я попрошу принести больше света, – юноша не успел подняться с кровати, как Уолтер вцепился жилистой рукой в его жилет.
– Нет. Огонь больно режет слабые глаза, – произнес граф Эссекс, и на его измученном, блестящем от пота лице отразилась такая мука, будто бы тысячи светил в этот самый миг жгли его глаза.
Рене беспомощно наблюдал, как болезнь истачивает старого графа, и призывал все мужество, чтобы принять свою судьбу.
– Ты должен знать, – произнес Уолтер, но его слова заглушили шаги в коридоре.
Рене обернулся на вбежавшего запыхавшегося человека. Его лицо раскраснелось, и грудь никак не могла вобрать столько воздуха, сколько нужно.
– Мастер Деверо слишком слаб, чтобы принять вас, – строго предупредил Рене.
– Это про Ратлин, – громко провозгласил гонец, не успевший снять одежды.
– Что? – коротко спросил Уолтер и предпринял невероятное усилие, чтобы сесть на своем ложе.
Рене с неудовольствием вздохнул и скрестил руки на груди, но, потакая воле графа Эссекса, отошел в тень и прислонился спиной к стене.
– Собственными глазами видел это, ваша светлость, – клятвенно зашептал гонец, упав на колени подле ложа больного.
Уолтер впился взглядом в докладчика, и этот влажный взгляд, которому уже приоткрылась истина иных порядков и законов, сиял безумием.
– Что? – вновь вопрошал Уолтер, хотя он знал, он знал лучше гонца, о чем же идет сбитая и рваная речь.
– По ночам, как сходит тьма, в замке Данлюс видели огонь, – докладывал гонец. – Своими глазами видел, как тени бродят в Данлюсе, они становятся длиннее к часу зверя и к утру исчезают.
– Прочь, – едва слышно пробормотал Уолтер.