У ворот города стояла целая толпа народа. Экипаж должен был остановиться возле деревьев у стены, чтобы пропустить войска и пушки, грохотавшие по склону. Люди смеялись и перекликались друг с другом. Офицеры, бодро сидевшие на своих конях, по-видимому, думали только о том, чтобы не повредить как-нибудь своих пушек.
Около кордегардии за вторыми воротами пришлось опять дожидаться. Извозчик был из Памплоны, и часовые его хорошо знали. Но они не знали его пассажирку и послали за офицером.
— Сеньорита Хуанита де Модженте, — пробормотал, увидев ее, офицер, сильный с проседью человек, куривший папиросу. — Я помню вас, когда вы были еще в школе, — продолжал он, отвешивая ей поклон. — Извините, что вас задержали. Пропустить сеньору де Саррион!
Хуанита добралась наконец до маленькой скудно меблированной приемной монастырской школы правоверных сестер.
В этом сумрачном доме не было, по-видимому, никаких перемен.
— Мать-настоятельница в настоящее время на молитве, — прошептала привратница.
Это была обычная формула: монахиня должна была всегда находиться на молитве. Хуанита улыбнулась, услышав эти привычные для нее слова.
— В таком случае я подожду, — сказала она, — но не долго.
И она фамильярно кивнула головой привратнице, как бы желая показать ей, что с ней нет надобности прибегать к профессиональным хитростям.
Оставшись одна в этой мрачной комнате, Хуанита стала ждать и, незаметно для себя, погрузилась в размышления.
Здесь, в стенах монастыря все было спокойно, все, казалось, носило отпечаток какой-то таинственности. При ближайшем знакомстве это чувство скоро уступало место другому — однообразной скуке. Эта монастырская таинственность может интересовать только того, кто стоит снаружи.
Каждый камень этого безмолвного дома был известен Хуаните, и ей стал казаться тесен весь распорядок этого дома.
— Им нечего там делать, — сказала она как-то раз Марко в шутку. — Вот они и поднимаются ни свет, ни заря.
Ей всегда казалось, что монастырь самое верное и мирное убежище от житейской борьбы. Но теперь, когда она опять вернулась на прежнее пепелище, ей пришло в голову, что лучше было бы остаться в миру и даже принять участие в этой мирской борьбе, если уж это неизбежно. Но природа наделила ее гордым и крепким сердцем. Нет, она предпочтет остаться здесь на веки, чем возвращаться к Марко, который осмелился жениться на ней, не любя ее.
Дверь приемной открылась, и на пороге показалась сестра Тереза.
— Я приехала обратно, — сказала Хуанита, — я покинула Торре-Гарду и хочу принять монашество.
Она испытующе посмотрела на сестру Терезу, стоявшую неподвижно, как статуя.
— Таким образом, я опять к вам, — продолжала Хуанита. — И опять в монастырь.
— Нет, — твердо и спокойно промолвила сестра Тереза.
— Но я приехала именно для этого. Мать-настоятельница…
— Мать-настоятельница уехала в Сарагосу. Вместо нее я.
Кровь Саррионов заговорила в сестре Терезе: на ее бледных щеках показался румянец, глаза вспыхнули и ярко горели под нависшим чепцом. Она приказывает и требует повиновения — вот что сквозило из каждой черты ее лица, из каждой складки ее платья, вдоль которого, казалось, бессильно повисли ее бледные тонкие руки.
Хуанита молча смотрела на нее. Ее щеки горели, голова откинулась назад, руки сжимались в кулаки.
— В таком случае я отправлюсь куда-нибудь в другое место. Но я не понимаю вас. Вы всегда хотели, чтобы я сделалась монахиней…
Сестра Тереза подняла руку и прервала ее слова.
Привычка к повиновению так сильна, что люди готовы скорее идти на смерть, чем изменить ей. Этот жест Хуанита знала хорошо: его боялись в школе.
— Думай хорошенько, — произнесла сестра Тереза. — Думай прежде, чем говорить подобные вещи.
— Да, да, — настаивала на своем Хуанита. — Если вы и не уговаривали меня словами, зато вы употребляли все средства, чтобы склонить меня к монашеству, хотели сделать так, чтобы мне не было другого выбора.
— Думай, что говоришь. Не впутывай меня в такие дела.
Хуанита замолчала. И вдруг с фотографической точностью в ее голове пронеслись воспоминания о тысячах разных случаев из ее школьной жизни.
— Хорошо, — заговорила она. — В таком случае вы сделали все возможное, чтобы я возненавидела это монашество.
— Вот как! — прошептала сестра Тереза с улыбкой.