Он не имеет права впускать к себе посторонних. Вот почему и я не могу принять тебя.
Сестра Тереза поставила свечи на стол, и Хуанита могла теперь прочесть объявление сама. Это был краткий документ чисто военного характера. Но Памплона не раз уже видала подобные вещи и прекрасно знала, что они значат.
— Не забывай этого, — сказала сестра Тереза, складывая бумагу и пряча ее в карман. — Я пришлю тебе сюда что-нибудь поесть.
Она вышла из комнаты, оставив Хуаниту раздумывать о том, что, как ни старайся иногда устраивать свою жизнь, история целого народа вдруг врывается в историю отдельного лица и идет в ней гигантскими шагами.
Какая-то монахиня принесла поднос с закусками и молча поставила его на стол. Хуанита знала ее отлично, и она, конечно, знала историю Хуаниты, ибо на ее набожном лице вдруг сложились какие-то складки, свидетельствующие о глубоком разочаровании.
Хуанита принялась с большим аппетитом утолять голод, не замечая, что еда была самая простая. Она закончила свой обед прежде, чем сестра Тереза успела вернуться и, сама того не замечая, поставила все обратно на поднос, как это обычно делалось в столовой школы. Потом, отворив окно, Хуанита стала прислушиваться. Гром войны отчетливо доносился до ее ушей. Отдаленный грохот пушек указывал на приближение карлистов. Вблизи слышны были рожки, сзывавшие людей. По улице Dormitaleria раздавался тяжелый топот людей, бежавших в разные стороны.
— Ну, — заговорила сестра Тереза, — что же ты решила делать?
Хуанита, не оборачиваясь, продолжала прислушиваться к звукам войны.
— Неужели это действительно карлисты? — спросила она.
— Конечно. Ведь они готовились целую зиму.
— И Памплона будет окружена?
— Вероятно.
— А Торре-Гарда?
— Торре-Гарда, — отвечала монахиня, — вероятно, уже взята. Карлисты решили овладеть ею во что бы то ни стало. Ведь это ключ к долине, где происходит сражение.
— В таком случае я возвращаюсь в Торре-Гарду, — промолвила Хуанита.
XXVI
У брода
— Двух монахинь пропустят куда угодно, — говорила сестра Тереза, ведя Хуаниту в свою келью, которая находилась в верхнем коридоре. Она достала для Хуаниты монашеское одеяние, которое должно было служить им паспортом и давало возможность ходить по городу, перебраться через границу и даже проникнуть на поле сражения.
Сестра Тереза была права: у городских ворот, где стояли часовые, их экипаж пропустили совершенно свободно, кивнув головой кучеру.
Стояла темная, безлунная ночь. Довольно сильный ветер, дувший с Пиренеев на более теплые равнины Испании, срывал надувшиеся уже почки деревьев, которыми была обсажена дорога за городом.
— Я догадываюсь, — вдруг сказала сестра Тереза, — что сегодня в Торре-Гарде был Эвазио Мон.
— Да.
— И пока ты ехала сюда, он остался там.
— Да.
— В таком случае мы встретимся с ним по дороге, — сказала сестра Тереза.
В ее голосе послышалось беспокойство. Она встала в экипаже и что-то тихо сказала кучеру на ухо. То был здоровый, почтенный человек, услугами которого пользовались главным образом клерикальные круги благочестивой наваррской столицы. С ним можно было говорить по секрету.
Отдаленные выстрелы уже смолкли, и полная тишина царила над пустынной равниной. Здесь не было видно ни одного деревца, где могли бы спрятаться птицы и пошелестеть ветер. Лошади бежали легкой рысцой. Хуанита, обыкновенно довольно разговорчивая, смолкла: казалось, ей нечего больше сказать сестре Терезе. Кучер, вероятно, слышал их разговор, вследствие чего, а, может быть, и по другой причине сестра Тереза была молчалива.
Подъехав к холмам, они очутились в более пересеченной местности и с раздражающей правильностью то поднимались по дороге, то начинали опять спускаться. Хуанита внимательно смотрела на верхушки гор, поросшие соснами.
— Ты видишь что-нибудь? — спросила ее сестра Тереза.
— Нет. Отсюда ничего нельзя разглядеть.
— Там, на склоне горы, как будто виднеется церковь.
— Это церковь Богородицы в Тени, — коротко ответила Хуанита и погрузилась в молчание. Она вспомнила, как поразило ее это название, когда она впервые услышала его от молодого офицера.
Кучер повернулся на своем сидении и как будто старался подслушать, о чем они говорят. Он, видимо, беспокоился и беспрестанно поворачивал голову в разные стороны. Наконец, когда лошади поднялись на вершину холма, он совсем обернулся к ним.