Не все мирные договоры одинаковы. Одни завершают военные действия, в которых одна из сторон уничтожена или начисто разбита, как, например, в последней войне между Римом и Карфагеном (149–146 гг. до н. э.). Другие налагают суровые требования на врага, который был побежден, но не уничтожен, как, например, мир, который Пруссия навязала Франции в 1871 г., или тот, к которому, согласно общепринятому мнению, победители склонили Германию в Версале в 1919 г. Договоры такого типа нередко закладывают семена будущей войны, потому что унижают и злят проигравшую сторону, но не лишают ее возможностей для реванша. Договоры третьего типа, как правило, заканчивают длительный конфликт, в котором каждая сторона осознала цену и опасность затяжной войны и достоинства мира, независимо от того, выяснен ли на поле боя бесспорный победитель. Вестфальский мир 1648 г., положивший конец Тридцатилетней войне, и соглашение, которым Венский конгресс завершил Наполеоновские войны в 1815 г., – удачные примеры. Такой договор не ставит своей целью уничтожение или наказание, но ищет гарантий стабильности для невозобновления конфликта. Чтобы достичь этого, такой мир должен точно отражать реальную военную и политическую ситуацию и опираться на искреннее желание обеих сторон добиться успеха.
Тридцатилетний мир, заключенный в 446–445 гг. до н. э., относится к этой последней категории. В ходе длительной войны обе стороны понесли серьезные потери, и ни одна из них не смогла одержать решающей победы; морская держава не смогла закрепить свои успехи на суше, а сухопутная – подавить противника на море. Мирный договор был компромиссом, содержавшим в себе основные элементы, которые должны были гарантировать его успех, ведь он точно отражал баланс сил между двумя соперниками и союзами, сформированными вокруг них. Признавая гегемонию Спарты на материке и Афин в Эгейском море, он признавал и принимал разделение на две части греческих земель и тем самым давал надежду на прочный мир.
Однако, как и любой мирный договор, этот также содержал элементы потенциального разлада, и в каждом полисе были меньшинства, недовольные им. Некоторые афиняне выступали за расширение державы, а некоторые спартанцы возмущались дележом гегемонии с Афинами и были разочарованы тем, что не смогли добиться полной победы. Другие, включая ряд союзников Спарты, боялись территориальных амбиций афинян. Афиняне знали об этих подозрениях и, в свою очередь, опасались, что спартанцы и их союзники только и ждут благоприятного случая для возобновления войны. Коринфяне всё еще были злы на Афины за их покровительство мегарцам; в самих Мегарах теперь правили олигархи, которые расправились с афинским гарнизоном, чтобы заполучить контроль над своим городом: они стали ожесточенно враждовать с Афинами, как и афиняне с ними. Беотия, и особенно ее главный город, Фивы, также находилась под контролем олигархов, возмущенных тем, что афиняне установили на их земле демократический режим в ходе недавней войны.
Любой из этих факторов или все они разом могли в любой момент поставить мир под угрозу, но людей, принявших его, война утомила и сделала осторожными, и они намеревались сохранить его. Для этого каждой стороне необходимо было рассеять подозрения и укрепить доверие, обеспечить сохранение у власти друзей мира, а не их воинственных оппонентов и отслеживать всякую тенденцию своих союзников к нарушению стабильности. Когда мир был ратифицирован, появилась причина верить, что все это возможно.
УГРОЗЫ МИРУ: ФУРИИ
Как это всегда бывает, непредвиденные события вскоре подвергли испытанию договор 445 г. до н. э. и его создателей. В 444–443 гг. до н. э. Спарта и Афины получили прошения от нескольких бывших граждан недавно восстановленной колонии Сибарис на юге Италии. Обескровленные ссорами и гражданскими войнами, сибариты обратились к материковой Греции за помощью в основании новой колонии у местечка под названием Фурии (карта 5). Спарта не была заинтересована в этом, но афиняне согласились помочь необычным способом. Они разослали по всей Греции гонцов с объявлением о поиске поселенцев для новой колонии; однако это должна была быть не афинская, а панэллинская колония. Это была совершенно новая идея, не имевшая прецедента в истории. Зачем Перикл и афиняне задумали такое?