Надо полагать, что спартанцы просили у афинян того же, чего они требовали в своем предпоследнем предложении до войны: вывести войска из Потидеи, восстановить автономию Эгины и отменить мегарское постановление. Находясь в благоприятной ситуации 430 г. до н. э., они также могли добавить условие последнего посольства: восстановить автономию Греции, что подразумевало отказ афинян от своей державы.
Такие вопиющие условия поставили бы Афины в беззащитное положение перед врагами, и то, что Спарта настаивала на них, было равносильно неприятию мирной миссии афинян. Этот исход лишь подтвердил правоту Перикла, который утверждал, что афиняне не смогут добиться приемлемого мира, пока не убедят спартанцев, что Афины не уступят и не потерпят поражения. Однако партия сторонников мира продолжала считать Перикла главным препятствием на пути к заключению договора, и они были полны решимости устранить его.
Отказ Спарты от предложений Афин также продемонстрировал, что Архидам и его единомышленники не завоевали авторитета среди сограждан. Нежелание афинян сражаться за свои дома и посевы лишь убедило большинство спартанцев в том, что те трусливы и в конце концов сдадутся, если сохранить или усилить давление. Нападения на Пелопоннес не нанесли весомого ущерба, но вызвали немалое раздражение, еще больше раззадорившее пелопоннесцев. Чума в Афинах послужила дополнительным стимулом, так как ослабила противника и сулила скорую и легкую победу.
Но агрессивная фракция в Спарте здорово просчиталась, поскольку чума, хоть и истощила афинян, все же не лишила их возможности сражаться. Более взвешенный анализ событий, происходивших до того момента, не дал бы спартанцам достаточных оснований рассчитывать на победу в затяжной войне. Оправившись от эпидемии, афиняне снова стали бы неуязвимы под защитой своего флота и стен, а у спартанцев все еще не было плана, который мог бы помочь одолеть Афины. При более умеренном подходе можно было бы убедить афинян освободить Мегары, отказаться от Керкиры и даже сдать Эгину и Потидею. По крайней мере, это помогло бы расколоть афинское общественное мнение. Но так как большинство спартанцев считали, что у врага нет выхода, они поставили условия, которые Афины не могли бы принять даже в своем отчаянном положении.
Тем временем в Афинах враги Перикла предпринимали все новые и новые нападки на него, пока он наконец не выступил в защиту себя и своей политики. Он был тем редким политическим лидером в демократическом государстве, который говорил народу правду и при этом проводил спорную и даже непопулярную политику. Неизменная прямота Перикла лишала его разгневанных слушателей возможности что-либо возразить, поскольку те не могли заявить, что их не информировали или обманули. Ответственность, как он ясно дал понять, лежала и на нем, и на них. Он сказал афинянам: «Если вы позволили мне убедить вас начать войну, так как считали, что я обладаю хоть в какой-то мере больше других этими качествами государственного человека, то теперь у вас нет оснований обвинять меня, будто я поступил неправильно» (II.60.7).
По случаю этой речи он также представил новый аргумент в пользу избранной стратегии. Он превозносил величие и мощь Афинской державы, а также военно-морскую силу, на которую она опиралась и которая позволяла ей владеть всем пространством морей. По сравнению с этим, утверждал он, потеря земли и домов – ничто, и не следует огорчаться утрате «какого-нибудь садика или предмета роскоши ради сохранения нашего владычества на море. И вы можете быть уверены, что если общими усилиями мы отстоим нашу свободу, то она легко возместит нам эти потери, в то время как при чужеземном господстве утратим и то, что у нас осталось» (II.62.3).
Хотя ранее он призывал афинян не расширять державу, в этой речи он, судя по всему, поощряет экспансионистские настроения. Необходимо понимать, что здесь он ссылается на новые обстоятельства: если раньше нападки на него шли от тех, кто, подобно Клеону, хотел вести более решительную борьбу, то теперь опасность исходила от тех, кто вообще не хотел воевать, что требовало других акцентов. Обладая исключительным могуществом, афиняне опасались не столько проигрыша в войне, сколько невыгодного мирного соглашения и прекращения существования Афинской морской державы. «Ваше владычество подобно тирании, добиваться которой несправедливо, отказаться же от нее – весьма опасно» (II.63.2) – так говорил им Перикл.