— Когда ты взял фальшивую ноту, я испугался, — сказал Колен, — но к счастью, она оказалась в той же тональности.
— Он учитывает и тональность? — спросил Шик.
— Не всегда, — сказал Колен, — это была чересчур сложная задача. Но некоторая зависимость все же есть. Ну, пей, и пошли к столу.
II
— Паштет с угрем просто изумителен, — сказал Шик. — Кто надоумил тебя заказать такое блюдо?
— Идея принадлежит Николя, — сказал Колен. — У нас тут есть, вернее, был угорь, который каждый день появлялся в умывальнике, выползал из крана.
— Забавно! — сказал Шик. — С чего бы это?
— Он дотягивался до зубной пасты и пожирал ее, нажимая зубами на тюбик. Николя пользуется исключительно американской ананасной пастой, и угрю, видимо, она пришлась по вкусу.
— А как он его поймал? — поинтересовался Шик.
— Вместо тюбика с пастой он положил настоящий ананас. Когда угорь лакомился пастой, он ее легко заглатывал и беспрепятственно уползал назад, а тут вышло иначе: чем энергичней он втягивал голову в края, тем глубже его зубы вонзались в ананас. Николя…
Колен осекся и замолчал.
— Что Николя? — спросил Шик.
— Не решаюсь сказать, боюсь отбить у тебя аппетит.
— Говори, я уже почти все съел.
— Тогда Николя вошел в ванную и бритвой отсек ему голову. Потом открыл кран, и угорь оказался в умывальнике.
— И все? — сказал Шик. — Положи мне еще паштета. Надеюсь, в водопроводной трубе живет и его многочисленное семейство.
— Николя положил на умывальник тюбик с малиновой пастой, так что посмотрим… Послушай, кто эта Ализа, о которой ты с ним говорил?..
— Я как раз о ней думал. Впервые я увидел ее на лекции Жан-Соля. Мы случайно оказались рядом — оба лежали ничком под кафедрой, там мы и познакомились.
— Какая она? — спросил Колен.
— Я не мастер описывать, — ответил Шик. — Она прелестна…
— А!..
Вошел Николя, неся блюдо с индейкой.
— Садитесь с нами, Николя, — сказал Колен. — Ведь в конце концов, как справедливо заметил Шик, вы почти член нашей семьи.
— Если месье не возражает, я сперва займусь мышами, — ответил Николя. — Я скоро приду. Индейка порезана… Вот соус…
— Обрати на него внимание, — сказал Колен. — Это сметанный соус из манго и можжевельника, им заполняют мешочки, сшитые из тонко отбитого телячьего филе. Ты на них нажимаешь, и соус течет струйками.
— Нет слов! — воскликнул Шик.
— Не можешь ли ты мне сказать, хотя бы в самых общих чертах, как ты с ней познакомился?.. — продолжал свое Колен.
— Право, не знаю… Я ее спросил, любит ли она Жан-Соля Партра, она ответила, что собирает все, что он пишет… Тогда я ей сказал: «Я тоже…» И всякий раз, когда я ей что-нибудь говорил, она отвечала: «Я тоже…» и vice versa[1]. В конце концов, только для того, чтобы поставить экзистенциальный опыт, я сказал: «Я вас люблю», — а она в ответ воскликнула: «О!..»
— Опыт не удался, — заметил Колен.
— Да, — согласился Шик, — но она все же не ушла. Тогда я сказал: «Мне в эту сторону», — а она ответила: «А мне — нет», и добавила: «Мне в ту».
— Невероятно!
— Тогда я сказал: «И мне тоже в ту». И стал ходить за ней по пятам повсюду, куда бы она ни шла.
— И чем же это кончилось?
— Ну… Просто пришло время ложиться в постель…
Колен поперхнулся, и, чтобы прийти в себя, ему пришлось выпить пол-литра бургундского.
— Завтра мы с ней идем на каток. Завтра воскресенье… Пойдешь с нами? Мы решили идти утром, когда там не так много народа. Я, правда, немного стесняюсь, потому что катаюсь неважно, но зато мы сумеем поговорить о Партре.
— Хорошо, — пообещал Колен. — Я пойду с Николя… Может, у него есть еще племянницы…
III
Колен вышел из вагона метро и поднялся по лестнице. Однако он оказался не там, где рассчитывал, и, чтобы сориентироваться, обошел площадь. С помощью желтого шелкового платка он определил направление ветра, первый же порыв сдул с него цвет и унес на большое здание неправильной формы, которое сразу стало походить на каток «Молитор»{14}.
Миновав зимний бассейн, Колен вошел в каменную громаду с бокового входа. Створки стеклянных дверей с медными переплетами, хлопая, вели с ним двойную игру — и впускали, и отталкивали. Колен протянул абонемент, который подмигнул контролеру двумя уже пробитыми глазками. Контролер ответил понимающей улыбкой, что, однако, не помешало ему пробить третий глазок в оранжевой картонке, и она тут же ослепла. Колен без зазрения совести сунул ее обратно в свой бумаговый сафьяник, то есть сафьяновый бумажник, и свернул налево, в устланный прорезиненной дорожкой коридор, где находились кабины для переодевания. На первом этаже свободных мест не было. Поэтому он поднялся по бетонной лестнице на второй этаж. Навстречу ему скакали верзилы — ведь все они были на вертикальных стальных полозьях, — тщетно стараясь сохранить при этом естественность движений. Служитель в белом свитере открыл ему кабину и сунул в карман чаевые, но по всему было видно, что он лжец, что чая не пьет, что для него это не невинные чаевые, а винные, или даже коньячные. Он оставил клиента в этом застенке, небрежно начертав мелом его инициалы на специально для этого предназначенном черном прямоугольнике. Колен обратил внимание на то, что у служителя была голова не человека, а голубя{15}, и удивился, что он приставлен к катку, а не к бассейну.