Циреле то краснела, то бледнела. В глазах мелькали страх и растерянность, она будто хотела что-то сказать, но сдерживалась. Сначала правой, потом левой рукой она поправила прическу. Руки у нее были маленькие и белые, как у ее отца.
— Пожалуйста… Вдруг услышит кто-нибудь…
— В котором часу встречаемся? — Макс уже не сомневался, что она придет.
— В четыре? — неуверенно спросила Циреле.
— Значит, в четыре.
— У гостиницы «Бристоль»?
— Да.
— Может, лучше напротив?
— Хорошо, напротив.
— Я приду, но… Мне потом домой надо… Дрожки — это не годится, здесь дрожки берут, только если багаж какой… Хотя меня все равно оговорят… Еще как, вы и представить себе не можете… Меня заставляли, против моей воли… А я только посмотрела, и… Уж лучше умереть! Раз, и все…
— Да, понимаю…
— Вам уже рассказали?
— Да… Нет… Я у Хаима Кавярника завтракал…
— Ой, только не рассказывайте никому! Если кто-нибудь узнает, такие пересуды пойдут, что…
— Кому я расскажу, я тут никого не знаю. Хочешь, поговорю с твоими родителями?
— Они ни за что… — Циреле осеклась.
— Хорошо, никто ничего не узнает. У родителей для тебя приданого нет, а любого ешиботника еще содержать надо, кормить, поить. Я давно отсюда, но помню. Что тут делать-то? Разве только лавчонку открыть. У кого голова и руки на месте, все в Америку бегут… Здесь погром был?
— Погром? Нет. Но в людей стреляли… Тут, в нашем дворе, парень один был, Вова. У него мать вдова. Пошел на демонстрацию и больше не вернулся, погиб…
— Ты его любила?
— Нет, но…
— Ладно, мне пора. Не забудь: в четыре у гостиницы «Бристоль».
— Да, в четыре.
Макс уже хотел попрощаться, но тут распахнулась дверь, и из соседней комнаты, той, где была устроена молельня, выскочил мальчишка с рыжими пейсами. Ему будто не терпелось что-то сообщить, но, увидев гостя, он резко остановился.
— Это он со мной говорил, — указал он на Макса пальцем, — когда я на балконе стоял!
За годы, прожитые за границей, Макс позабыл, как одеваются в Польше еврейские дети. На голове у мальчишки изрядно потертый бархатный картуз набекрень. Лицо, такое же бледное, как у сестры, чем-то перемазано. Халатик расстегнут, единственная пуговица болтается на нитке. Латаные-перелатаные сапоги каши просят. Арбеканфес сбился на сторону, цицес — одна выше, другая ниже.
Под пристальным взглядом Макса мальчик смутился и попытался заправить в штаны вылезшую рубашку.
— Посмотри, на кого ты похож! — вскочила с места Циреле. — Только чистую рубашку надели, а он уже ее изгваздал. — Она повернулась к Максу. — Будто в грязи повалялся…
— Ну, бывает, ребенок есть ребенок, — отозвался Макс. — Как, ты сказал, тебя зовут?
— Ичеле.
— Ичеле, значит? В хедер ходишь?
— Сегодня не ходил.
— И что изучаешь, Пятикнижие?
— Пятикнижие, Раши[29], Талмуд.
— Какую главу на этой неделе учат?
— «Шлах»[30].
Макс немного помолчал. Он тоже когда-то учил Тору, но все позабыл. Слово «Шлах» о чем-то напомнило. «Обязательно съезжу в Рашков!» — решил он.
— Ичеле, тебе деньги не нужны?
Мальчик смущенно улыбнулся.
— Нужны…
— Вот, держи сорок грошей.
Ичеле протянул руку. Циреле нахмурила брови.
— Не давайте ему ничего! Зачем ему деньги? Сладостей накупит, а потом у него глисты заведутся…
— Ничего у меня не заведется…
— Бери, бери. Покупай что хочешь. Только маме не говори, ладно?
— Хорошо.
— И что кто-то приходил, тоже не говори. Ну, иди, купи себе что-нибудь. Меня Макс зовут.
— Макс? Это не еврейское имя.
— У меня настоящее имя Мордхе, но в Америке из Мордхе получился Макс.
— Ты в Америке живешь?
— Что еще за «ты»? — прикрикнула Циреле. — Взрослым говорят «вы»!
— Я забыл.
— Ничего страшного. Можешь обращаться ко мне на «ты». Циреле, и вы тоже. Мне так хорошо с вами! Еще вчера, как только к вам пришел, почувствовал себя, будто к родителям в дом вернулся, царство им небесное. Я тоже в хедер ходил, ребе у меня был, Шепселе Банак. Даже не знаю, его и правда так звали или это прозвище такое. В Рашкове всем прозвища давали: Береле Коза, Файвеле Шелудивый, Гершеле Кугель. Одного звали Зайнвеле Кишкоед… Ичеле, а что ты на эти деньги купишь?
29
Раши (акроним словосочетания «рабейну Шлоймо Ицхоки» — «наш учитель Шлоймо сын Ицхока», 1040, Труа, Франция — 1105, там же) — величайший комментатор Торы и Талмуда.