Пенелопа поспешно выпрямилась, чуть смущенно глядя на Эвриклею, хотя могла бы просто прогнать старуху прочь, все же была царицей.
Старуха старательно прикрыла дверь и тихонько посоветовала:
— Этого не стоит делать дома, госпожа.
— А где мне делать, ведь в Итаке нет специальных мест, чтобы женщины могли желать упражнения.
— Госпожа позволит показать ей остров?
Пенелопа снизила голос до заговорщического шепота:
— А что, где-то в другом месте острова есть?
Старуха рассмеялась каким-то дробным, ласковым смехом, от которого Пенелопе стало тепло на сердце:
— Нет, в Итаке никто из женщин не делает упражнений, не машет ногами и не гнет стан в разные стороны, это кажется неприличным.
— Ну, почему неприличным, почему? Разве плохо, когда у женщины сильные руки и ноги?
— Для рабыни или служанки нет, а к чему царице крепкие руки? Дело царицы ублажать господина и рожать детей. Остальное сделают рабыни с сильными руками.
Но Эвриклея не раз помогала молодой царице, стараясь, чтобы между свекровью и невесткой возникало поменьше трений…
Пенелопа устало разогнулась и, пока никто не видит, сделала несколько наклонов влево-вправо. От долгого сидения перед ткацким станом тело затекало, даже она, прекрасная ткачиха, с трудом переносила целые дни в одном положении, тем более живот рос не по дням, а по часам.
Вдруг поясницу скрутило, боль разлилась внутри настолько сильная, что Пенелопа, ахнув, опустилась прямо на пол. На ее стон прибежала служанка, тоже ахнула, бестолково засуетилась, потому что под царицей на полу росла лужа крови…
— Позо…ви Эврик…
— Это мог быть мальчик…
В ответ на замечание няньки Антиклея поморщилась:
— А твердят о силе спартанок.
— Я еще рожу сына! И не одного! У нас с Одиссеем будет много сыновей и дочерей!
Свекровь не выговаривала, она лишь молча поджимала губы. Хотелось крикнуть:
— Но ведь и у тебя были сплошные выкидыши! Ты смогла родить всего двоих — Одиссея и Ктимену, остальные либо рождались раньше срока, либо не доживали и до новой луны.
Но говорить этого нельзя, это означало выдать Эвриклею, поведавшую Пенелопе о женских бедах свекрови по секрету. Старуха была бы наказана, а наказывать дочь знаменитого вора умела, как никто…
Второй мальчик дожил всего лишь до утра.
Пенелопа замкнулась в себе. Одиссей привычно отсутствовал, царь Итаки словно забывал, что у него есть дом и жена, которых нужно охранять. Просто еще не привык к тому, что он — царь, да и к тому, что женат, тоже.
Одиссей очень беспокойный, ему вечно не сидится дома, правитель Итаки носится по морям, словно выискивая себе приключения. Это понятно и простительно, пока у него не было жены и царствовал Лаэрт, тогда молодой Одиссей мог позволить себе провести полгода на Крите или в Фивах, отправиться на Эвбею или в Коринф. Но теперь надо помнить, что есть дела дома.
Антиклея считала, что это молодая жена не способна удержать мужа дома. Пенелопа тоже винила себя. От этого и из-за неудачных беременностей становилось тошно. Заниматься нечем, сидеть все время за ткацким станом тяжело, домом привычно распоряжалась Антиклея, будь у молодой царицы ребенок или хотя бы муж все время дома, а то все одна да одна. Конечно, рядом старая Эвриклея, но кто же принимает в расчет служанку?
Из Спарты приносили известия, что у Елены с Менелаем уже двое детей… Неудивительно, Менелай не оставляет свою жену надолго.
А Одиссей оставлял, часто и надолго, ему дороже посиделки у костров с долгими рассказами о небывалых похождениях, в которых вранья куда больше, чем правды, дороже мужское «пенное братство» пиратов, жестокое и грубое. Когда муж возвращался, от него долго пахло не только морем, но и этой самой грубостью. Сначала Пенелопе нравилось, казалось, что это и есть запах настоящего мужчины, но постепенно поняла: мужчине совсем необязательно быть грубым, чтобы быть мужчиной.
Однако она любила Рыжего грубияна, не замечала его некрасивости, почти уродства, его болтливости с завираниями, прощала даже долгие отсутствия, лишь бы возвращался…
Сына родила легко, крепкого, здоровенького. Лаэрт был очень доволен, что внука назвали его именем…
Одиссей стоял, растерянно глядя на красное сморщенное личико младенца, выглядывавшее из свертка, который ему сунула в руки Эвриклея. Сам сверток молодой царь держал на вытянутых руках, словно боясь даже приблизить к себе.