Вампир к этому времени после нескольких стаканов водки был почти готов. В глазах его сверкнуло нечто инфернальное, своими треугольными зубами он начал меня прикусывать, и руки его уже замотались в моих волосах. Надо признаться, что голова и волосы на ней — самое слабое и больное моё место. «Нет, только не это! — воскликнула я, а потом прошипела ему на ухо: Счас сдачу дам, отцепись!» Главный Вампирище не отцеплялся, и мне это ужасно не нравилось. Я изловчилась, выскользнула из его нежных изящных рук и, спустившись под стол, ловко пробежала на четвереньках метра два. На выходе пришлось просочиться между ножками стула. Господа извращенцы были заняты кто чем — от пения караоке до хвастовства девайсами и поеданием яств. На нас никто не обращал внимания.
Мой Вампир увидел меня вылезшей из-под стола и обрадовано устремился навстречу. Мы воссоединились с ним на сцене почему-то. Он якобы стал танцевать со мной, что-то проделывая с моей спиной. «Нащупывает бородавки или рубцы от предыдущих экшн», — подумала я. Внезапно Вампир пригнул меня в рабскую позу, выхватил у проходившей мимо девушки-топа семихвостку и попытался заняться со мной Темой. Я опять была вынуждена почему-то на четвереньках ретироваться от своего нежного товарища. Эти эпизоды не испортили наших отношений, после вечеринки извращенцы разбрелись по городу небольшими группами, мы же с Вампиром осели в кафе «Барракуда» до утренней зари.
Кто-то неожиданно всхлипнул. Я вспомнила параграф «Слёзы нижнего». В нём объяснялось, что целью экшн является довести нижнего до рыданий, пока он не вскричит своё стоп-слово, которое одно способно остановить разгулявшегося Топа. Доведённый до рыданий саб ближе к сабспейсу.
Я посмотрела в угол. Там спали два китайца, лицом между заказанными в «Барракуде» морепродуктами. Всхлипывали во сне.
С детьми гуляли по заснеженному новогоднему лесу. Вдруг Андрюша вспомнил дом, бабушку, кота Китса. Бабушка терпеть не может кота. Еле уговорили её его покормить, пока нас не будет.
— Ой, бедный — бедный Китс!
— Почему это он бедный?
— Он весь в поте. Его бабушка хлыщет.
После бурной агитации, после листовок, митингов и пикетов, после водки у Салье, революционеры шли ко мне, благо недалеко, и пустая трёхкомнатная квартира, и сидеть можно всю ночь до рассвета, можно играть на фортепьяно и предаваться всяким беседам не только о революции.
Мы только что переехали из однокомнатной квартиры в трёхкомнатную. Всюду свисали лохмотья обоев, комнаты были завалены ужасными тюками моей матушки с еённым накопленным в течение жизни добром. Тюков было так много, так много, что даже видавшие виды грузчики удивились. Как это у такой маленькой, бедненькой, потёртой женщины так много тюков и имущества. Перевозчикам груза пришлось делать два рейса. За один раз увезти всё не удалось.
Революционеров было человек десять. Бесспорным лидером был Саша Б., огромного роста, с помятым лицом аристократа, декадента и извращенца. Бледные губы кривились от утончённых гнусностей, серые волчьи глаза были холодны и печальны в какой-то запредельной глубине. Руки аристократа были то ли в веснушках, то ли в рыжих волосках — что-то матросское. Вроде бы папа был моряком. Устав от революции, он любил, хорошо одетый пижон, прилечь на гнусный тюк с дерьмом, в хорошей изысканной позе, одной рукой придерживая рюмочку с коньяком, а другой — теребя нежно чью-то мужскую молодую голову. Особенно он любил потрепать небольшую шевелюру одного утончённого молодого человека, из очень хорошей семьи, но с несколько странным, надтреснутым голосом. Юноша обычно пристраивался у ног вождя. Сейчас он далеко пошёл по дипломатической линии.
Другим, лирическим, лидером был Илья. Пухлый, бородатый, кудрявый, эротичный отец большого семейства, среди товарищей по борьбе он отличался не только тонким художественным вкусом, но и неким творческим даром. Что-то писал в своей уютной кочегарке в свободное от революции время. По ночам к нему на кучу угля любили прибегать грязные дворовые кошки. Однажды они со страшным мяуканьем пришли к нему, кем-то отравленные, и все умерли на его глазах. Это была некая аллегория будущей смерти демократических идей об устройстве России.
Среди революционеров пламенел неясным пламенем красивый еврей Костров. Он любил Гегеля, а с коммунистами как-то не очень определился. Он, в отличие от остальных, не испытывал к ним сильной неприязни.