За окном пламенела белая ночь революции.
Какой демон напел мне в уши — но напел. Я взяла маленького трёхлетнего Андрея и поехала на первомайский салют. Что-то подозрительное началось уже в метро. Чем ближе к «Горьковской», тем чаще привычно сонную вечернюю толпу прорезали агрессивные и истеричные вкрапления. Юноши нагло пили пиво из бутылок и бросали тару прямо под ноги, подростки матерились, их девицы слишком откровенно повизгивали в их руках. Молчаливый обычно народ, самая молчаливая его часть — из недавних, подавляемых взрослыми детей, как бы пробовал свой голос и свою способность издавать слышимые миру звуки. Ну и мерзкие же это были звуки, надо сказать.
Что-то подсказывало, что надо немедленно сменить маршрут и возвращаться домой. Но было уже поздно… На предпоследней остановке в вагон набилось такое огромное количество любителей салюта, что сопротивляться воле толпы было уже бессмысленно. На «Горьковской» нас вынесло наверх. Небо появилось над головой, но ощущение погружённости в длинный путь по кишечнику не исчезло, а усугубилось. Подпираемые со всех сторон, мы влеклись к Неве.
Мне всегда казалось, что я среднего роста, даже ниже, и нога у меня маленького размера. В другой, не праздничной жизни. Тут я с удивлением обнаружила, что нет, это не соответствует реальности. В толпе я была высокой и пышной даже блондинкой. Смотрела на всех свысока — и на мужчин, и на женщин, не считая их детей. Толпа была чернявой, смуглой, мелкой, похожей на стадо взбесившихся цыган. Только в отличие от цыган, которые любят яркие лоскуты и вкрапления, всяческие блёстки и жизнерадостные цвета и цветы, окружающее море людское носило тона глубокого траура или присыпанности пеплом. Прямо некие дети Помпеи, на предпоследнем вздохе исходящего смрадом и пеплом вулкана. Сплошь и поголовно в чём-то чёрном или сером, иногда — коричневом. К тому же ощущение вулкана нарастало. Толпа вся сплошь была курящей и вливающей в себя дешёвый алкоголь. Дымилось, искрило тлеющими красными кончиками, булькало и пенилось. Над толпой стоял пивной смрад и сигаретный смог. Под ногами копошились, спотыкались и семенили ножками нарядно одетые дети, некоторые с шариками и флажками. Родители сбрасывали пепел с кончиков сигарет прямо им на весёлые шапочки и розовые щёчки небрежным движением любящих кайф и свободу взрослых людей.
Я смотрела на эту чернявую толпу низкорослых, худосочных, каких-то почему-то черноглазых людей (или это чернота вокруг глаз легла от пепла?). Я смотрела на них, сплошь подверженных мелкому сладострастию курения и алкоголя, на эту матерящуюся, улюлюкающую толпу, и думала с удивлением — это что, он и есть русский народ? Да, это он и есть. Так, когда видишь отдельных его представителей — то там, то тут, больше в приличных местах, то вроде — ничего. Отдельные экземпляры русского народа весьма и весьма благообразны. Откормленные, рослые юноши с лоснящимися от здоровья волосами, розовыми щеками, красными губами, хорошо одетые, стремящиеся к образованию. Красивые девушки, стройные, некоторые — голубоглазые блондинки, как и положено быть потомкам славян и финнов, заселивших невские берега… А тут… Боже… Что это? Откуда? Какой такой они все породы, откуда она взялась в таких количествах? Асфальтовые, блин, человечки!
Из каких смрадных щелей, из какой нищеты и порока вылезла эта жалкая голытьба, посыпающая пеплом головки собственных детей? Как их много! Где, где потеряли они светлый цвет волос и голубизну глаз, куда делась дородность тел и приятная рослость, где мускулы и плечи у мужчин, где сиськи у женщин, где, где их задницы? Таков он, русский народ… Он будет населять берега Невы в третьем тысячелетии, плодиться и множиться… Боже, чем, каким местом? Не трудно ли будет ему это делать, засыпанному толстым слоем самим собой произведённого пепла? На берегах пивных рек, усыпанных мириадами хабариков? И вообще, не опасно ли это — жить среди такого населения? Не вредно ли?
Рядом блевал низкорослый сероволосый юноша, что-то матерное бормоча. Прилив лавы замучил. Под ногами хрустели битые бутылки. Под бутылками предполагался газон со свежевыросшей майской травкой. Травы не было. Её вытоптали до грязи, подобно стаду слонов, эти стада мелких, но представляющих собой мощную, засирающую землю и воздух силу двуногих. Наверное, таким было население Содома и Гоморры, и ничто не могло смягчить библейский гнев Ветхозаветного Божества. «Чего тут жалеть», — наверное, думалось Ему. Вместо воскурений и фимиамов — вонь табака. Вместо молений — грязная половая брань и угрозы, непонятно кому и по какому поводу.