И так три месяца. Пошла погулять с коляской. Иду и как бы сплю, наподобие лошади, которая спит стоя.
Позвонила своей любимой, доброй, мудрой бабушке. Говорю: «Бабушка! Что это? Я три месяца не спала. Так, часик-два за ночь. Меня качает. Когда всё это кончится? Когда он даст мне выспаться? В каком возрасте?» — «А никогда, милая. Уж коли стала матерью, о сне забудь. Выспишься ужо только в могиле».
Действительно, зачем тратить время на сон? Настанет момент, когда отоспишься за все бессонные ночи, сладко вытянувшись.
С одним из многих физиков в моей жизни мы познакомились, играя в большой теннис. Измени букву «т» на «п» в последнем слове — смысл будет тот же. Он был крупный русский медведь, похожий на барда Никитина, который поёт с женой, перебирая гитарные струны: «Под музыку Вивальди» и т. д. и т. п. Всё тело его, каждая его клеточка излучали невостребованную эротическую энергию.
Однажды занимались стоя, в закутке за лифтом. Лифт периодически оживал. Со страшным лязгом начинала двигаться вверх-вниз прямоугольная плоская штуковина. Но это была ложная тревога. Однажды мимо нас проплыло само тело, почти бесшумно. Лифт остановился выше этажом. Физик в серо-буром (о, понятно, почему у нас так любят серое!) прижал меня к серо-бурой стене. Удалось слиться. Люди громко потопали, позвенел ключ в замочной скважине. Ушли. Чувство опасности придавало любви яркие тона.
В другой раз он пригласил к себе. Я удивилась — знала, что у него жена и сын-школьник. Говорит, никого дома нет. Заходим. Он: «Тсс!» Обманул! Сюрприз — оба дома, спят. Сын — в одной комнате, мама — в другой. Я затрепетала. Он крепко держит за руку, влечёт в самую дальнюю по коридору. И уйти — не пускает, и говорить нельзя — вдруг проснутся. Жена спит удивительно крепко, храпит, как мужик, с улюлюканьем и присвистом. Себя вообразить на её месте я никак не могла — я просыпаюсь от малейшего шума. Вообще, сон для меня — тонкая паутина, всегда рвётся для меня первой. Не люблю толстокожих. Они для меня чужие. Он, наверное, тоже не любит. Всегда ругал жену за то, что была в детстве троечница. И сын — весь в неё, троечки, четвёрочки иногда. А он из отличников, как и я. Университет, аспирантура… Слияние двух бывших отличников под аккомпанемент ужасных всхлипываний и всхрюкиваний бывшей троечницы за тонкой стеной было дерзновенным и вносило дополнительную сладость. Что-то типа утончённых извращений аристократии, недоступных плебеям в силу их простоты и тупости. Что ей снилось в ту ночь? Что бы делал он и они, если бы проснулись? Что бы испытала я?
«Вот видишь, — сказала подруга, выслушав мою историю, — как вредно крепко спать. Можно проспать самое интересное».
На даче мальчики наловили 138 головастиков. Где они их наловили, как пересчитывали — я так и не поняла. Но все 138 головастиков были принесены почему-то на наш участок и размещены в старой ванне, стоящей под крышей в тени. Жара была страшная. Мальчики куда-то убежали. Часа в 4 я проходила мимо ванны, заглянула на эту выставку Дуремара, ужаснулась. Несколько десятков головастиков плавали на поверхности кверху брюшком, остальные не играли и не резвились, как утром, лежали на дне и тяжело дышали. «Саша! Саша! Экологическая катастрофа! Немедленно отпусти головастиков в пруд. Иначе они все умрут. В природе не выведутся 138 лягушат! Бери ведро, и быстрей за работу». Саша равнодушно посмотрел на агонизирующих существ, потрогал некоторых, которые были кверху брюхом, рукой. Они ожили, попытались вяло перевернуться, не вышло. «Ничего, не умрут. Потом. Я занят». — И убежал. Трёхлетний Андрюша, бывший свидетелем этого разговора, вдруг куда-то отлучился. Через минуту он шёл с маленьким своим детским ведёрком и маленьким совочком. Молча он подошёл к ванне и стал вычерпывать головастиков вместе с водой в своё ведёрко. Работа оказалась непростая. Вычерпывали и носили на пруд маленькими партиями не меньше часа. Все головастики, даже самые неподвижные, с помутневшими глазками, в пруду ожили и уплыли куда-то вглубь, подальше.
Андрюша изумил меня. Саша проявил какую-то неслыханную активность по ловле и пересчёту головастиков, какую-то тупую жестокость исследователя, не интересующегося последствиями своих научных изысканий. Андрюша, молча, без излишних диспутов и рассуждений, проявил волю, совершил поступок. Последнее встречается так редко, первое — так часто в мире мужчин.
Знакомый физик, будучи небольшим мальчиком, был с мамой в Москве. В обязательную программу обзора достопримечательностей столицы в то время входило посещение Мавзолея.