Вели себя Мэгсуорт Битсы с окружающими холодно и сдержанно. Сдержанные улыбки, – вот высшая милость, которой они могли одарить, да и то наиболее достойных. Ну, а уж если кто-нибудь из общества совершал неподобающий поступок или промах, или нарушал общепринятые обычаи, или родственник у него сбивался с пути праведного, больше всего несчастный боялся, что это дойдет до Мэгсуорт Битсов. Если бы жители городка попытались разобраться в своих чувствах, они бы неизбежно пришли к выводу, что надоедливое семейство Мэгсуорт Битсов уже много лет угнетает их. Но местное общество пока что не задумалось об этом и неизменно говорило о Мэгсуорт Битсах, как об «очаровательном клане».
Даже самые богатые граждане, – а только такие удостаивались чести принадлежать к знакомым благородного семейства, – добровольно уступили миссис Мэгсуорт Битс роль блюстителя и законодателя нравственности. Ведь именно ее род составлял наиболее длинную часть звучной аристократической фамилии. Она была урожденная Мэгсуорт, и герб Мэгсуортов украшал не только ее почтовую бумагу, но и чайные сервизы, и печные трубы на доме, и матовое стекло кареты, и экипаж, и конскую сбрую. Герба не было только на газонокосилке да на шланге для поливки.
В последнее время фамилия Мэгсуорт приобретала известность и несколько другого рода. Газеты уделяли все больше места некоей Рине Мэгсуорт, которая обвинялась в отравлении восьми человек. Но никто в городе и мысли не допускал, что эта грешница может иметь какое-то отношение к славному семейству. Лишь один человек подозревал обратное, и имя ему было Пенрод Скофилд.
Пенрод никогда не пропускал в газетах сообщений, которые касались убийств и казней. Вот почему он знал о Рине Мэгсуорт не хуже присяжных, которые за сотни миль от их городка судили ее. И он давно уже хотел выяснить у Родерика Мэгсуорт Битса-младшего, не состоит ли он в близком родстве с отравительницей?
Сегодняшняя встреча ничего не прояснила. Она явно не располагала к откровенности. Пенрод снял шапку, а Родерик, сидевший между матерью и старшей сестрой, вяло кивнул в ответ. Миссис Мэгсуорт Битс и ее дочь вообще не удостоили мальчика какого-либо приветствия. Они не одобряли таких, как он. Они не только считали его личностью малозначительной, но были уверены, что даже такая малость, каковую воплощает собой Пенрод, исполнена самых пагубных черт. Обескураженный такой холодностью, Пенрод снова надел шапку. Он не понимал причины, по которой его обдали таким презрением. Сначала он покосился на огрызок пончика, который держал в руке. «Может, это недостаточно аристократическое блюдо?» – подумал он. Потом он взглянул на Герцога и пришел к выводу, что и он мог произвести неблагоприятное впечатление на блестящее семейство. Ведь его породу никак нельзя было отнести к числу модных…
Но юность недолго предается обидам. Вскоре Пенрод обнаружил, что на одном колене у него сидит жук, а на другом – паук. Наблюдение за ними настолько поглотило его, что он и думать забыл о миссис Мэгсуорт Битс.
Он немедленно занялся опытами в духе доктора Карреля [1]. С помощью булавки он попытался совершить пересадку органов, но операция прошла неудачно, и он вынужден был смириться с тем фактом, что паук не может передвигаться на ногах жука. Но тут Делла подбросила ему новую тему для занятий зоологией. Она выставила на крыльцо крысоловку, в которой бегали четыре живые крысы. Они попались в подвале и теперь их ждала казнь. Однако Пенрод решил их участь по-другому.
Он мигом завладел крысоловкой и удалился с ней в сарай при конюшне. Там он выпустил крыс в небольшой деревянный ящик и накрыл сверху стеклом, которое сверху придавил обломком кирпича. Теперь за крысами можно было наблюдать в свое удовольствие. Стоило только встряхнуть ящик или ударить по нему, как крысы начинали проявлять все признаки оживления. Словом, суббота начиналась неплохо.
Через некоторое время внимание юного натуралиста привлек какой-то странный запах. Путем многократного принюхивания он, наконец, определил, что запах исходит с улицы. Он открыл заднюю дверь сарая, она выходила в переулок. На другой стороне переулка находился коттедж. Практичный хозяин сдавал его внаем чернокожим семействам, и сейчас как раз въезжали новые жильцы. Об этом событии свидетельствовала расхлябанная повозка с тощим мулом в упряжке, которая стояла у крыльца. На повозке была навалена какая-то кухонная утварь, а рядом с мулом стоял чернокожий мальчик очень маленького роста.
В руке у мальчика была цепь, на другом конце которой наш пытливый исследователь и обнаружил источник странного запаха. Это был большой енот. Герцог, совершенно индифферентно отнесшийся к крысам, решил симулировать боевые действия по отношению к еноту. Он наскакивал, отпрыгивал назад, лаял охотничьим фальцетом, но слишком близко к еноту не подходил. Герцог был существом немолодым и научился извлекать из жизни глубокие уроки. Вот почему, исполнив необходимый ритуал, он улегся на почтительном расстоянии и продолжал выражать свой гнев лишь глухим рычанием.
– Как зовут этого енота? – спросил Пенрод.
– Нота нут, – ответил маленький чернокожий.
– Чего?
– Нота нут!
– Че-его?
Негритенок кинул на Пенрода обиженный взгляд.
– Я ал то нота нут, – ответил он, и в голосе его послышалось раздражение.
Пенрод решил, что чернокожий обругал его.
– Ты что это? – спросил он, переходя в наступление. – Вот я тебе сейчас врежу, узнаешь, как надо разговаривать!
– Эй ты, белый мальчик! – раздался крик из коттеджа.
Тут же из двери вышел другой чернокожий мальчик. Он был побольше ростом, и, видимо, одного возраста с Пенродом.
– Не трогай моего брата! Что он тебе сделал?
– А он, что, ответить нормально не может?
– Не может. У него язык не в порядке.
– Ах вот как, – сказал Пенрод уже более дружелюбным тоном. Потом подчиняясь столь естественному в таких случаях побуждению, он обратился к младшему брату.
– А ну, скажи еще что-нибудь?
– Я ал то нота нут, – быстро проговорил тот, и лицо его озарилось гордостью. Видно было, что внимание Пенрода льстит ему.
– А что это значит? – спросил Пенрод. Он был в восторге.
– Он сказал, что енота никак не зовут.
– А как тебя зовут?
– Герман.
– А его?
– Верман.
– Как?!
– Верман. Нас было трое братьев. Старший – Шерман, средний, я, Герман, а вот он, младший, Верман. Шерман умер.
– Вы будете тут жить?
– Да, а приехали мы вон оттуда, с фермы.
Он указал рукой куда-то на север, и тут Пенроду пришлось поразиться еще раз. На правой руке у Германа не хватало указательного пальца.
– Ого! – закричал Пенрод. – У тебя что, совсем нет пальца?
– Я ел му! – гордо заявил Верман.
– Он говорит, что это он сделал, – перевел Герман и засмеялся. – Это давно было. Он играл с топором. А я положил палец на подоконник и говорю: «Руби, Верман!» Он взял и отхватил начисто. Вот так, сэр!
– Зачем?
– А так!
– Он вел ме! – объяснил Верман.
– Да, сэр. Я ему велел, и он сделал, а на месте старого другой палец не вырос. Нет, сэр, не вырос!
– Но зачем же ты ему велел?
– А так. Велел, и все. А он взял и просто так отрубил.
Было видно, что оба брата вполне довольны собой и гордятся друг другом. Внимание Пенрода им льстило, и они чувствовали свою исключительность.
– Квим э боб бо бай поам му, – предложил Верман.
– Давай, – согласился Герман. – У нас есть взрослая сестра Куини, – объяснил он. – У нее зоб.
1
Каррель Алексис (1873-1944)– французский хирург и патофизиолог. Занимался трансплантацией органов и выращиванием культуры ткани.