На передней стенке ящика еще можно было прочесть полустершуюся надпись: «Фирма «Кролик». Пенрод Скофилд и К°. Справки о ценах», из чего явствовало, что юный владелец ящика-крепости был не чужд коммерции.
Это предприятие он затеял год назад. Оно сулило самые блестящие перспективы и даже принесло доллар тридцать восемь центов чистого дохода. Картины, одна другой прекраснее, уже рисовались в воображении Пенрода, когда внезапно разразилась катастрофа. Она свела на нет все усилия. От злого рока не уберег ни отличный замок на двери сарая, ни бдительность Пенрода, который самолично нес охрану своего имущества. Двадцать семь кроликов и бельгийских зайцев, все, как один, сложили головы в одну ужасную ночь.
Они пали не от руки человека. Бродячие коты, известные изощренным коварством, были всему виной. Подкопав опилки со стороны бывшего стойла, они пробрались в ящик. Трагедия, разыгравшаяся там, еще раз подтвердила, что коммерция – та же война; в ней есть свои жертвы и свои победители…
Пенрод взобрался на бочку и, встав на цыпочки, дотянулся до верхнего края ящика. Чуть ниже в дереве было пропилено отверстие. Воспользовавшись им, как стременем, Пенрод оседлал край ящика, потом перебрался внутрь. Теперь он стоял на плотно спрессованных опилках и из ящика виднелась только его голова.
Герцог за хозяином в сарай не последовал. Он остановился у дверей и, понурив голову, чего-то ждал с совершенно обреченным видом. Тем временем Пенрод, повозившись в темном углу ящика, извлек оттуда корзину, обе ручки которой прихватывались длинной веревкой. Протянув веревку через катушку, которая была примотана проволокой к балке под потолком, Пенрод спустил это немудрящее изобретение вниз.
– Дзинь-дзинь! Люфт подан! – торжественно объявил он.
Произнося это, Пенрод Скофилд отнюдь не хотел подчеркнуть, что изобретенную им лебедку сильно мотает при подъеме и спуске. Он имел в виду не «люфт», а «лифт», но, будучи натурой широкой, он не придавал значения таким мелочам, как произношение или правописание.
Герцог, которому адресовалось это известие, не выразил никакого энтузиазма. Медленно приблизившись к корзине, он почтительно и осторожно потрогал ее лапой. Потом, делая вид, что не понимает, чего от него еще ждут, тявкнул и уселся рядом с корзиной. Напустив на себя победоносный вид, он словно гипнотизировал хозяина. Но все эти уловки Пенрод знал наизусть, и они ничуть не трогали его. Свой «люфт» он считал очень надежным, и паника, которая неизменно охватывала пса перед подъемом, была ему просто смешна.
– Люфт подан! – неумолимо повторил он. – Ты что, хочешь, чтобы я за тобой спустился?
Теперь весь вид Герцога свидетельствовал о крайнем расстройстве. Но пес, видимо, еще надеялся выкрутиться. Он снова легонько потыкал лапой в корзину, а когда сверху раздался новый окрик, сделал вид, что не так понял команду. Он улегся на пол и начал с подлинным артистизмом изображать, как люди потягиваются спросонья. Но и это не помогло.
– Сядешь ты, наконец, в люфт или нет?! – опять раздался голос хозяина.
Убедившись, что обстоятельства не предоставляют иного выбора, Герцог, наконец, решился на отчаянный подвиг. Он прыгнул в корзину и от ужаса застыл в самой неестественной позе, от которой решился избавиться только после того, как был поднят наверх и, извлеченный из корзины, почувствовал под ногами твердь спрессованных опилок. Тогда он, наконец, свернулся калачиком. Правда, он еще некоторое время дрожал всем телом, но вскоре целительный сон окончательно избавил его от переживаний.
В ящике было темно. Какой-нибудь простак предпочел бы отодвинуть деревянную панель, которая прикрывала окно в стене, но у Пенрода было средство куда интереснее. Опустившись на колени, он достал из картонной коробки, в которой когда-то хранилось мыло, керосиновую лампу без стекла и большую канистру с керосином. Лампа немного прохудилась, но течь была столь мала, что причина, по которой такую замечательную вещь отправили в сарай, не укладывалась у Пенрода в голове, и ему оставалось лишь радоваться удаче.
Он поднес лампу к уху и потряс ее. Вместо плеска он услышал сухое позвякиванье, керосин опять вытек, но это его не обескуражило, в канистре керосина было, хоть отбавляй. Он зажег спичку и при ее свете наполнил лампу. Потом он повесил лампу на стену и зажег фитиль.
Вообще-то предприятие с лампой было не совсем безопасным. Керосин капал на опилки, фитиль, не прикрытый стеклом, коптил, а черные следы на стене ящика свидетельствовали, что пламя изрядно лизало дерево. Но Пенрод уже много раз разжигал свою лампу, и пока все проходило благополучно.
Наладив освещение, он снова пошарил в опилках. На этот раз он извлек коробку из-под сигар; в ней он хранил с полдюжины курительных изделий собственного производства. Свернутые из коричневой оберточной бумаги и набитые сеном, они выглядели совсем как настоящие сигары. Там же лежали карандаш, ластик и тетрадь, на которой рукой Пенрода было выведено: «Грамматика. Пенрод Скофилд. Седмой клас. Комнота шест».
Достаточно свободное правописание, которого придерживался Пенрод, заставляло предполагать, что грамматике он отдавал не слишком много сил. Содержание тетради уверяло в этом окончательно. Уже на второй странице, после слов « К наречиям нельзя прибегать в тех случаях, когда…», Пенрод окончательно прервал отношения с сей сухой дисциплиной. Так и не выяснив, в каких случаях нельзя прибегать к наречиям, Пенрод решил перейти от сухой теории к созданию литературного произведения. Заглавие гласило:
«Гарольд Рамирес – расбойник или Дикая Жизнь среди Сколистых гор».
Дальше следовала история, не имеющая никакого отношения ни к «седмому класу» ни к «комноте шест».
Сходство можно было уловить лишь в одном. И тут и там наш сочинитель решительно сметал на своем пути орфографию, пунктуацию и прочие мелочи.
ГЛАВА II
ТВОРЧЕСТВО
Создатель «Гарольда Рамиреса» разжег сигару из сена и, усевшись поудобнее, пристроил на коленях тетрадь. Он прислонился спиной к стене и устроился так, чтобы свет лампы падал на бумагу. Потом он перевернул страницу и аккуратно вывел на чистом листке: «Глава шест».
С самым что ни на есть задумчивым видом он зажал сигару в зубах, извлек из кармана складной ножик и начал точить карандаш. Проделал он это почти машинально – так справляется с досадными мелочами быта творец, целиком погруженный в замысел.
Справившись с карандашом, Пенрод со столь же задумчивым видом вытянул ногу и кончиком ботинка почесал Герцогу бок. Мысли одна другой значительней брезжили в его голове, но безошибочное наитие творца подсказывало Пенроду, что еще не пора. И он терпеливо ждал, когда смутный замысел обретет отточенность и изящество.
И вот, наконец, почувствовав, что вдохновение подступает, Пенрод начал писать. Поначалу дело шло медленно, но чем больше слов ложилось на бумагу, тем сильнее разгоралось воображение, и в какой-то момент из искры, тлевшей где-то в недрах его существа, разгорелся огонь, тот самый огонь, без которого, как известно, давно угас бы светильник изящной словесности. Следует, конечно, заметить, что понятия о словесности и изяществе у юного автора были весьма своеобразные, зато сильные страсти просто кипели:
«Мистер Уилсон хотел вынуть пистолет, но наш герой скора сказал а также держал под прицелом.
– Ну пожалуй са мной тебе это не пройдет мой друг.
– Он с чего-то уверен! – надсмеивался другой и так злобно закусил зубы в свою губу что брызнула кров. – Стану я поссовать перед ним. Простой расбойник какой-то!
Рамирес прямо подыхал от смеха над такой наглостю и наставил на мистера Уилсона свой автаматичиский пистолет.
Скоро они от оскорблений пришли в драку и началась агония предсмертья. Уилсон связал его и заткнул кляпом рот уйдя ненадолго. Наш герой пребывал в одиночестве. Ему стало темно и он извивался на полу его укусили крысы и насекомые наползли на него с пола потому что связанный он не мог смыться из такого адского места. Но скоро он своим атлитически сильным языком выпехнул кляп изо рта и даже снял с себя все чем завязал его мистер Уилсон.