Борьба продолжалась по тем же первобытным законам, которые охарактеризовали ее начало. Несколько раз истошно вопящий Рюп предпринимал попытку подняться. Но дело не шло дальше того, что он вставал на колени, а потом, при содействии двух чернокожих братьев, снова распластывался на. полу. Сама стихия бушевала тут! Вмешиваться в это было равносильно нарушению простых и мудрых законов Природы, и двое бледнолицых, которые стояли на более высокой ступени эволюции, даже и не пытались чему-то препятствовать. И они были правы: никто из нас не в силах остановить землетрясение.
Наконец, от кучи отделился Верман. Он был порядком истерзан и блуждал безумным взором по сараю в поисках верных грабель. Их нигде не было: Пенрод еще в начале военных действий почел за лучшее выбросить их во двор. Увы, ему не пришло в голову выбросить заодно и газонокосилку, и Верман тут же воспользовался его оплошностью.
Его безумный взор тут же наткнулся на этот предмет, и он вцепился в рукоятки. Из его горла вырвался воинственный клич, и, направив бешено вращающиеся ножи косилки прямо на ноги поверженного Рюпа, он ринулся в атаку. Верман не шутил. Он действительно намеревался проехаться косилкой по всему телу Рюпа Коллинза. Почувствовав дыхание смерти, Рюп начал исполнять предсмертную песнь, и сарай огласился кошмарным воем.
– Вспори ему брюхо! – направлял Герман действия брата.
Ножи коснулись Рюпа и ободрали ему ногу ниже колена. Это придало ему сил, и он сумел скинуть Германа, который сидел на нем.
Рюп вскочил на ноги. Но и Герман, в свою очередь, вскочил. Он подпрыгнул и сорвал со стены косу.
– Сейчас я вспорю тебе брюхо! – заявил он уверенным тоном. – И съем твою печень.
До сих пор Рюпу Коллинзу приходилось спасаться бегством только от собственного отца. Перед остальными он никогда не трусил. Но он никогда еще не попадал в такое ужасное положение. Ситуация отличалась подлинным своеобразием. Потому что Герман и Верман уже добились его полного поражения и все же считали, что дело еще не доведено до конца. Верман приготовил косилку для новой атаки, он был недоволен, что не скосил Рюпа и решил попробовать еще раз. А Герман вполне ясно объяснил, для чего снял со стены косу.
Рюп задержался только для того, чтобы бросить еще один беглый взгляд на братьев, которые снова начали наступать. Он издал кошмарный вопль и кинулся из сарая на улицу. Он понесся так быстро, что верный Дэн с трудом поспевал за ним. Его усилий хватало только на то, чтобы дистанция между ним и хозяином не увеличивалась. Рюп оглянулся. Герман и Верман преследовали его. Он еще увеличил темп. Теперь он несся с просто-таки сумасшедшей скоростью, но, несмотря на это, в мозгу его созрело совершенно твердое решение. Он поклялся себе никогда даже близко не подходить к этим местам.
Пенрод и Сэм стояли у двери сарая. Они молча наблюдали за бегством мистера Рюпа Коллинза. Когда он и его преследователи скрылись за углом, они обменялись усталыми взглядами.
Но пока не вернулись чернокожие братья, они так и не произнесли ни слова.
Герман и Верман вернулись в самом веселом настроении и, не переставая, смеялись.
– Видал? – сказал сквозь смех Герман Верману. – Я и не думал, что этот парень так быстро бегает!
– О-бо-во! – с восторгом отозвался Верман.
– Никогда еще не видел, чтобы кто-нибудь так быстро бегал, – продолжал Герман. Он швырнул косу туда, где стояла тачка и добавил: – Спорим, он уже дома! Наверное, в постель успел лечь!
Верман катался по полу от смеха. Правда, веко над правым глазом у него потемнело и вспухло, а одежда, которая и до драки-то не была верхом элегантности, теперь давала ему полное право называться голодранцем, но Верман не придавал этому никакого значения.
Герман пребывал в столь же восторженном состоянии и так же мало обращал внимания на урон, который понесла его внешность.
Пенрод переводил взгляд с Германа на Вермана. Он был совершенно ошеломлен. Сэм Уильямс испытывал те же самые чувства.
– Слушай, Герман, – тихо произнес Пенрод, – ты ведь не стал бы действительно вспарывать ему брюхо косой?
– Я-то? – отозвался Герман. – Не знаю. Вообще-то он гнусный парень.
Герман глубокомысленно покачал головой, но тут Верман снова засмеялся так заразительно, что брат тоже закатился хохотом.
– Нет, – продолжал он сквозь смех, – наверное, я все-таки это просто так сказал. А он поверил! Конечно, поверил, раз стал так улепетывать! Он, верно, подумал: «Старый Герман – злой человек!» Нет, я просто так говорил, сэр. Я никому ничего вспарывать не собираюсь! Мне в тюрьму неохота! Нет, сэр!
Пенрод поглядел на косу. Потом на Германа. Потом – на газонокосилку. Потом – на Вермана. Потом – на двор, где лежали грабли. Сэм Уильямс в точности повторил его действия.
– Ну, Верман, нам пора, – сказал Герман, – мы ведь еще не накололи дров к ужину.
Братья с веселым хохотом ушли. В конюшне воцарилась гнетущая тишина. Пенрод и Сэм медленно удалились в темную часть сарая. Они то и дело с опаской косились на открытую дверь, сквозь которую в сарай проникал красноватый свет заходящего солнца. То один, то другой по очереди принимались сосредоточенно изучать свои ботинки. Наконец, так и не обменявшись ни словом, они вышли во двор. Но и там они продолжали молчать.
– Ну, ладно, – сказал, наконец, Сэм, – я, пожалуй, пойду.
– Пока, Сэм! – тихо ответил Пенрод.
Он задумчиво смотрел вслед уходящему другу. Потом он тоже пошел домой и посвятил себя на некоторое время неожиданному занятию. Потом он появился в библиотеке. В руках он держал пару вычищенных до блеска ботинок.
Мистер Скофилд в это время читал вечернюю газету. Он хмуро посмотрел на Пенрода.
– Вот, папа, – сказал Пенрод, – я нашел у тебя в комнате ботинки. Ты их снял и надел тапочки. Ботинки были такие пыльные… Я их отнес во двор и почистил. Здорово блестят, а?
– Чтоб мне пусто было! – воскликнул мистер Скофилд.
Он был совершенно ошеломлен поступком сына и не знал, что и подумать. А объяснялось все довольно просто. Пенрод возвращался в цивилизованный мир.
Глава XXIV
МАЛЕНЬКИЙ ДЖЕНТЛЬМЕН
Пенрода стригли. Парикмахерская располагалась на углу улицы, рядом с аптекой. Это была солнечная сторона, и, так как день стоял знойный, Пенрод обливался потом. Чрезвычайно невыгодное состояние, когда тебя стригут! Часть волос, которые падают с парикмахерских ножниц, налипают на потное лицо, лезут в рот, в нос, забиваются за воротник и даже попадают в уши.
Нельзя сказать, чтобы Пенроду не нравилось стричься. Сама по себе стрижка, пожалуй, даже доставляла ему удовольствие. Но вот состриженные волосы… Они нещадно щекотали и кололи. У Пенрода даже слезы навернулись на глаза, и он начал корчиться, ерзать, дергаться и поводить плечами, ежеминутно рискуя, что ножницы па рикмахера отхватят вместе с волосами еще какую-нибудь часть его существа. Наконец, он добился своего: парикмахер задел кончик его уха.
– Уй-й-й! – заныл Пенрод.
– Что, поцарапал немножко? – осведомился парикмахер приторным голосом и неискренне улыбнулся.
– А-а! – немедленно запротестовал Пенрод против квасцов, которые парикмахер приложил к ранке.
– Это не больно, – сказал парикмахер, – но если вы не будете сидеть смирно, вам опять будет больно. Может быть, даже еще больнее.
Опередив таким образом Пенрода, который как раз хотел сказать, что ему и так уже достаточно больно, парикмахер продолжил работу.
Пенрод фыркнул. Он сделал это отнюдь не из презрения к парикмахеру. Просто он пытался сдуть усы, которые образовали волосы, прилипшие к верхней губе.
– Видели бы вы, как смирно сидит у меня, маленький Джорджи Бассет, – продолжал в том же духе парикмахер, – я слышал, его считают лучшим мальчиком у нас в городе.