– Какое очаровательное дитя!
Марджори к такому уже привыкла. Все же она подняла голову. Голос принадлежал матери Сэма Уильямса, которая беседовала с миссис Бассет. Обе женщины, как могли, помогали миссис Скофилд, чтобы праздник удался наславу.
– Да, очаровательное! – подхватила миссис Бассет.
И тут Марджори испытала новое потрясение. Обе женщины говорили не о ней! Ласково улыбаясь, они смотрели на девочку, которой Марджори никогда раньше не видела. Эта темноволосая девочка была очень хорошо одета и держалась скромно, но чрезвычайно самоуверенно. Она только что вошла в гостиную и, как того требовали правила хорошего тона, стояла, робко потупив взор, однако все ее жесты свидетельствовали, что, на самом деле, она совершенно не смущается. Она была худа, изящна, а ее наряд был подлинной трагедией для остальных девочек, ибо изысканность и броскость в нем как бы слились воедино. На мочке левого уха Фаншон остались следы пудры, а тот, кто внимательно присмотрелся бы к ее глазам, мог бы заметить, что они подведены жженой спичкой.
Марджори взирала на незнакомку широко раскрытыми глазами и, быть может, впервые в жизни познавала то, что называется ненавистью с первого взгляда. Марджори вдруг показалась сама себе нескладной. А потом она с горечью подумала, что за последнее время слишком растолстела.
А тем временем Фаншон низко склонилась к Пенроду и прошептала:
– Не забудьте!
Пенрод покраснел.
Марджори это заметила. Ее прекрасные глаза еще шире раскрылись, и в них засветилось негодование.
Родерик Мэгсуорт Битс-младший подошел к Фаншон в тот момент, когда она приветствовала реверансом миссис Скофилд.
– Какие у вас красивые волосы, Родерик! Не забудьте, что вы вчера обещали!
– Родерик тоже покраснел.
Морису Леви незнакомка тоже очень понравилась. Подойдя к Родерику вплотную, он шепнул:
– Познакомь меня с ней, Родди!
Когда же Родди то ли не захотел, то ли постеснялся исполнить этот ритуал, Фаншон завладела инициативой. Морис Леви произвел на нее самое благоприятное впечатление, ибо выяснилось, что папа покупает ему галстуки у Скуна. Выяснив это, она конфиденциально поставила Мориса в известность по поводу красоты его кудрявых волос и договорилась, что будет с ним танцевать. Вскоре выяснилось, что в вопросе волос Фаншон исповедует исключительную широту взглядов. Ей представлялись равно прекрасными шевелюры вьющиеся, прямые, темные и светлые, и вскоре все мальчики, начиная с Пенрода и кончая Сэмом Уильямсом, получили от нее причитающуюся им долю комплиментов. Вот почему к тому времени, как оркестр грянул марш и миссис Скофилд подвела Пенрода к Фаншон, чтобы он пригласил ее танцевать, эффектная гостья уже стояла в толпе восхищенных мальчиков.
Пенрод первый пригласил ее и, взяв за руку, повел на танцевальный настил. Остальные дети срочно подыскивали партнеров и устремлялись в том же направлении. Выйдя из парадной двери дома, они увидели яркий навес. С одной стороны от него на траве расположились музыканты, с другой, под деревом, красовалась внушительная емкость с лимонадом. Пары одна за другой изящно вспорхнули на помост, и начались танцы.
– Как это не похоже на праздники нашего детства! – шепнула миссис Уильямс, обращаясь к миссис Скофилд, – мы играли во всякие игры – «в квакеров», «ладушки», «паломничество в Иерусалим».
– Да, или в «почту» или в «уронить платок», – согласилась миссис Скофилд. – Все так изменилось. Ну, можно ли себе представить, чтобы Фаншон Гелбрейт играла в наши игры? Смотрите, Пенрод, по-моему, совсем не дурно танцует с ней. Кто бы мог подумать. Он ведь так не успевал в танцевальной школе.
Пенроду и самому казалось, что у него сегодня хорошо получается. Вернее, ему казалось это до той поры, пока ему не пришлось танцевать с Марджори Джонс. День был уже на исходе, Пенрод, как того требовало положение радушного хозяина, о коем ему неоднократно напоминала мать, уже поочередно протанцевал со всеми маленькими девочками и четыре или пять раз приглашал Фаншон. Когда он подошел к Марджори, та смиренно приняла его приглашение, однако спустя всего несколько фигур, вскрикнула от боли.
– О, Господи! Ну, неужели ты никогда не научишься танцевать, как другие мальчики? Ты же на всех наступаешь!
– Да ничего я не наступаю!
– Наступаешь!
– Не наступаю!
– И тебе не стыдно? – спросила Марджори. – Танцы уже скоро кончатся, скоро все уйдут домой, а ты по-прежнему на всех наступаешь! – Они остановились и обменялись неласковыми взглядами. – Мне бы на твоем месте было стыдно! – еще раз сказала она.
– А мне не стыдно! Это ты бы постыдилась так разговаривать!
– Замолчи уж!
– Не замолчу! – крикнул Пенрод. Он был настолько зол, что даже не заметил, как к ним подошли Фаншон и еще несколько девочек. Они намеревались проститься, а также сообщить, что «прекрасно провели время». Но Пенроду сейчас было не до Фаншон. «Марджори должна взять свои слова обратно!» – вот единственное, что сейчас его занимало, и больше он просто не мог ни на что обращать внимание.
– Ты сама замолчи! – орал он. И хотя вокруг столпилось столько жаждущих попрощаться гостей, Пенрод теперь видел только янтарные кудри Марджори и продолжал: – Ты бы сама постыдилась так разговаривать! Это тебе должно быть…
Но тут он заметил, что Марджори успела тихо уйти восвояси. Правда, Пенрод еще долго не мог успокоиться. Уже последний гость покинул праздник, а Пенрод все продолжал бормотать себе под нос: «Это тебе должно быть стыдно так разговаривать! В мой день рождения говорить такое!» Потом Пенрод заметил сосуд с лимонадом и кинулся утолять жажду. Это продолжалось до тех пор, пока лимонад не был выпит до капли.
Глава XXXI
ЗАПИСКА
Пенрод вышел во двор. Солнце спускалось за забор заднего двора, и окна дома, выходившие на эту сторону, отливали золотом. От них исходил такой резкий свет, что просто больно было смотреть. День рождения почти прошел. Пенрод вздохнул и извлек из кармана рогатку. Ту самую рогатку, которую ему вручила сегодня утром тетя Сара Крим.
Пенрод задумчиво поглядел на рогатку и натянул резину. Она хорошо пружинила. Убедившись в этом, Пенрод поддался искушению. Он нашел симпатичный камушек, вложил его в кусок старой кожи и выстрелил. Он целился в воробья, который сидел на ветке. Ветка находилась посредине между Пенродом и домом. Пенрод бы, наверное, попал, но тут его ослепил отблеск солнечного света, и он немного раньше отпустил резинку.
Вот так и получилось, что, вместо воробьи, Пенрод угодил в стекло. Звон получился громкий, и к своему ужасу Пенрод увидел за разбитым стеклом отца. Мистер Скофилд стоял с бритвой в руке и ловко уворачивался от осколков. Казалось, еще не отзвенело стекло, когда мистер Скофилд изрек убийственное по своей силе ругательство и кинулся на улицу.
Окаменев от неожиданности, Пенрод со сломанной рогаткой в руке ждал возмездия. Мистер Скофилд не слишком долго испытывал терпение сына. Несколько секунд спустя он предстал перед ним, и краска ярости, залившая его лицо, просвечивала даже сквозь густой слой пены.
– Что это значит? – заорал он, тряся сына за плечи. – Не прошло еще и десяти минут, как я сказал твоей матери, что, кажется, ты впервые в жизни хорошо себя вел. И вот, стоило мне пойти побриться к обеду, как ты решил запустить в меня камнем!
– Я не запускал в тебя камнем, – пробормотал Пенрод. – Я стрелял в воробья, но солнце светило мне прямо в глаза, а потом резинка лопнула и…
– Какая еще резинка?
– Вот эта!
– Откуда у тебя эта мерзость? Ты что, не слышал, как я тебе раз и навсегда запретил…
– Она не моя, – перебил его Пенрод, – а твоя.
– Что-о-о?!
– Да, папа, – смиренно ответил Пенрод. – Мне дала ее сегодня утром тетя Сара Крим. Она сказала, что возвращает ее тебе. Она говорит, что отняла ее у тебя тридцать пять лет назад. Она сказала, что ты убил ее любимую курицу. Она еще что-то тебе просила сказать, но я уже забыл, что.