На этот раз она протянула учителю записку. Согласно предписанию мистера Бартэ, записка была адресована лично мисс Ренсдейл. Содержание ее гласило:
«Дорогая мадам! Пожалуйста, освободите меня от котильона с Вами сегодня днем из-за причины падения меня с крыши.
Ваш искренний Пенрод Скофилд».
Глава XV
ДВЕ СЕМЬИ
В понедельник утром Пенрод пришел в школу с тростью. Она была специально укорочена под рост двенадцатилетнего калеки, и он гордо опирался на нее. О, он отнюдь не скрывал свою хромоту, и, наверное, такая откровенность вызывала негодование у завистников. Но разве может герой избежать зависти? И Пенрод, невзирая ни на что, шел гордо. Он опоздал на двадцать минут, но и это его не заставило прибавить шаг. Он шествовал медленно. При каждом шаге его мужественный рот искажала гримаса боли, и, видя, какое сильное впечатление производит на окружающих, Пенрод был готов страдать еще больше. Одну лишь мисс Спенс ничуть не трогали его муки. Скепсис до такой степени разъел душу этой женщины, что она утратила способность к состраданию. Стоило Пенроду появиться в классе, как она моментально вынесла ему выговор за опоздание, точно речь шла не о раненом, а о самом обыкновенном ученике. Знаменательно, что свое порицание мисс Спенс вынесла столь поспешно, будто не только не желала выслушать объяснение Пенрода, но даже боялась вступить с ним в разговор.
Как бы там ни было, Пенрод до конца учебной недели растянул привилегии, которые доставляло положение хромого. Потом все рухнуло. Это случилось после того, как мистер Скофилд однажды увидел Пенрода, который на всех парах гнался за Герцогом. Тогда родитель отнял у него палку, добавив, что он не замедлит пустить ее в дело, если еще раз увидит, как Пенрод хромает. Это случилось в пятницу вечером. Вот почему уже в субботу Пенроду пришлось ломать голову, что бы придумать на выходные.
Цвели яблони, и утро благоухало. Пенрод быстро вышел из кухни. Его карманы и щеки были чем-то изрядно набиты. Он лихорадочно жевал и заглатывал на ходу большие куски. Вслед за Пенродом из кухонной двери показалась карающая рука в клетчатом рукаве. Рука угрожающе трясла шваброй. Но шустрый Герцог, ловко увернувшись от Деллы, выбежал из кухни с пончиком в зубах и помчался вслед за хозяином. Дверь кухни с треском захлопнулась, поглотив щедрые эпитеты, которыми Делла еще долго награждала как Пенрода, так и его собаку. А сам Пенрод и Герцог уселись на траву и начали расправляться с добычей.
С проезжей части донеслись звяканье сбруи и конный топот. Пенрод взглянул поверх забора и увидел старомодную карету, запряженную парой лошадей. Внутри, развалившись на сиденье, ехал толстый парень. Пенрод знал его. Это был Родерик Мэгсуорт Битс-младший. Они с Пенродом были товарищами по мучениям в Детской танцевальной школе, однако во всем остальном каждый шел своей дорогой. Изнеженный юнец обучался на дому, ибо любящие родственники тщательно оберегали его от грубого влияния окружающей среды. Они бдительно следили за информацией, которую он получал и еще более бдительной проверке подвергались его связи. От лени и неподвижного образа жизни этот увалень до того разжирел, что стал поперек себя шире. Пенрод считал его добродетельным бараном и не испытывал к нему ровно никакого интереса. Но, несмотря на это, Родерик Мэгсуорт Битс-младший был заметной фигурой, ибо принадлежал к влиятельной семье. Пенроду же было суждено распространить эту известность далеко за пределы аристократических кругов.
Мэгсуорт Битсы представляли собой тот род известных семейств, которые считались влиятельными, потому что умели производить впечатление и производили впечатление благодаря тому, что считались влиятельными. Других сколько-нибудь явных достоинств сей благородный клан не обнаруживал, но это не мешало ему считаться самым респектабельным семейством местного общества. Взрослые члены семьи источали корректность, гордились носами одинаковой формы, одевались подчеркнуто элегантно и носили одинаковое выражение на лицах. Выражение, которое сразу давало понять, что Мэгсуорт Битсам известно нечто такое, до чего никто, кроме них, дойти попросту не может. Оказавшись в их обществе, люди начинали испытывать комплекс неполноценности. Они вдруг начинали сомневаться в своем произношении, происхождении и даже в собственных перчатках, которые переставали казаться им чистыми.