Он слышал, как Фаншон обращается к нему, но у него было такое впечатление, словно она говорит на другом языке. Так впервые в жизни Пенрод столкнулся с тем родом девочек, у которых как бы нет детства, ибо вся жизнь проходит в роскошных апартаментах зимой и в фешенебельных курортных отелях летом. Наблюдая за этим рано состарившимся созданием, Пенрод возмущался все больше и больше.
– Я думала, у вас тут совершенная глушь, – продолжала она, – но вчера у тети в гостях были вполне цивилизованные люди. Вы знакомы с Мэгсуорт Битсами? Тетя считает их очаровательными. А Роди будет у вас в гостях?
– Этот жиртрест-то? – небрежно произнес Пенрод. – Наверное, будет.
– Вот как! – теперь голос Фаншон звучал насмешливо. – Какой-то вы странный мальчик.
Это окончательно вывело Пенрода из себя.
– Черт возьми! – воскликнул он.
Но на его грубую выходку Фаншон отреагировала совершенно неожиданно.
– А знаете, Пенрод, вы мне нравитесь! – сказала она, из чего следовало, что, при всей изысканности манер, она не отличалась застенчивостью.
– Черт возьми! – снова воскликнул он, однако на этот раз неучтивые слова прозвучали в его устах скорее не грубо, а удивленно.
– Да, нравитесь! – уверенно повторила она. И, подойдя к нему ближе, она с улыбкой добавила:
– У вас красивые волосы.
Ее взгляд еще больше смутил Пенрода. Но если речи, которые предшествовали ее взгляду, раздражали его, то сейчас он испытывал весьма приятное замешательство. Детям не свойственно долго смотреть друг другу в глаза. Вот почему поведение Фаншон стало для Пенрода подлинным открытием. Он не имел ничего против того, чтобы она смотрела на него так как можно дольше, и лишь удивлялся, почему до сих пор не посмотрел в глаза Марджори Джонс.
Несмотря на все муки, которые приносило ему вероломство Марджори, несмотря на все происки коварного Мориса Леви, Пенрод по-прежнему хранил постоянство. Марджори до сих пор оставалась для него самой красивой девочкой на свете, и он верил, что сумеет завоевать ее сердце. Да и сейчас, под тешащим самолюбие взглядом Фаншон, Пенрод все-таки думал, что Марджори красивее ее. Однако одновременно его постигла некая коварная мысль, суть которой сводилась к тому, что красота – это еще не все.
– Да! – нежно прошептала Фаншон.
Вдруг Пенрод понял, что перед ним необычная девочка. И как же он раньше не рассмотрел! Это было существо из какого-то другого мира, и взгляд ее был чарующ, а слова вызывали в душе ликование.
И Пенрод был сражен. Он шумно глотнул, прокашлялся, почесал спину и, наконец, с трудом произнес:
– Ну… мне все равно… если вы так говорите, я не против.
– Когда я приду к тебе, мы будем танцевать вместе.
– Вообще-то я не против.
– Ты что, не хочешь со мной танцевать, Пенрод?
– Да нет, я не против.
– Нет, ты скажи, что хочешь!
– Ну…
Тут его нога якорем вонзилась в грунт. Он отвел взгляд от Фаншон и тупо уставился на рукав куртки, словно его вдруг чрезвычайно заинтересовала форма пришитой там пуговицы. В этот момент на крыльце показалась его мать.
Обернувшись, она еще раз попрощалась со стоявшей в дверях миссис Гелбрейт.
– Скажи, Пенрод! – шептала Фаншон.
– Ну, я предпочитаю с тобой, – выдавил из себя Пенрод.
Быть может, Фаншон ждала несколько другого, но и такой ответ вполне ее удовлетворил.
Глава XXX
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
Когда Пенрод с матерью вернулись домой, во дворе уже был готов настил для танцев и рабочие натягивали над ним тент в красную и белую полоску, предназначавшийся для защиты гостей от солнца. Рабочими руководила Маргарет, и эти последние приготовления, и суета передались Пенроду. Сердце его забилось в предвкушении праздника, и он снова с восторгом подумал, как это здорово, что ему сегодня двенадцать и весь мир словно раскинулся у его ног!
После ленча, Пенрода обрекли на тщательное переодевание. Раньше эта процедура вызывала у него ярый протест, но сегодня он даже не пикнул. Впервые в жизни ему доставляла удовольствие мысль, что он появится перед гостями не каким-то там замухрышкой, а в полном блеске. И он покорно дал отскрести себя, а когда его одели, он тщательно рассмотрел себя в зеркало. Сейчас он с надеждой подумал, что, кажется, тетя Сара не совсем права, и он не столь уж разительно похож на отца.
Пенроду казалось, что белоснежные перчатки на его руках замечательно пахнут. А спускаясь вниз по лестнице, он залюбовался зеркальным блеском своих новых бальных туфель. Чтобы насладиться сполна, он останавливался на каждой ступеньке и, глядя под ноги, одновременно нюхал перчатки. Словом, у Пенрода вдруг стал проявляться вкус к светской жизни, и если еще совсем недавно трудно было даже вообразить его изящно ведущим партнершу в танце, то теперь появилась надежда, что, возможно, он когда-нибудь справится с этой ролью.