Впрочем, доктор Кан или притворился, или правда не заметил зловещих намеков. Он воскликнул:
— Так вы заходили в лавку моих родителей? Они берут только самые сладкие и всегда свежесобранные плоды. В детстве я даже не подозревал, что фрукты могут быть кислыми.
Реакция его выглядела неприкрыто фальшивой и преувеличенной, но Когти вежливо кивнула и с усилием улыбнулась, возвращая себе контроль над ситуацией.
— Скажите родителям, что вы моя пациентка. Скидочных купонов у них нет, но вам будут продавать фрукты с добавкой.
— Что вы, не стоит. Им и так нелегко зарабатывать на жизнь. — Произнося эти слова, Когти поняла, что пропустила момент, когда следовало подняться. Вернее, до нее дошло, что уходить и не хочется. Ей нравилось не столько обсуждать сладость фруктов, сколько слушать его голос. Даже если бы Кан не подыграл ей, а неправильно понял ее намерения и возмутился: «Не смейте трогать моих родителей!», она бы все равно впитывала его голос, лелеяла его внутри себя. Как этому молодому мужчине удается уделять всем пациентам одинаковое внимание, а столкнувшись с мутным персонажем, безо всяких колебаний зашить раны, не выказывая ни малейшей тревоги или гнева? Может, он лишь притворяется невозмутимым, пряча свой ужас, или насмехается над ней, не опасаясь пострадать от рук миниатюрной старушки? Или он отсиживает часы в этой клинике, чей владелец слишком тесно связан с опасными людьми, именно потому, что ему все равно, что тут происходит? Или Кану приходится думать о родителях и дочери и у него нет времени скакать с одной работы на другую, как перелетная птица?
Все эти вопросы она сократила до одного:
— Вы ничего не хотите мне сказать?
Даже если он промолчит, Когти ни за что не навредит его родителям и дочери. Стоит ему намекнуть, она и близко не подойдет к тому рынку. Она вообще задала вопрос не ради сути ответа, а чтобы еще раз услышать голос молодого врача. Но тут выражение лица доктора Кана изменилось. Похоже, он удивился, что она нарушила их безмолвный уговор, что сегодня они встретились впервые.
Следующий пациент открыл дверь, у него за спиной маячила медсестра. Когти поднялась, посчитав, что ответа на ее вопрос не будет.
— Э-э, погодите… есть одна вещь, — сказал Кан.
Когти обернулась.
Врач смущенно посмотрел на нее:
— Прошу вас, не принимайте оба лекарства одновременно.
Пожилая продавщица поднялась со своего места рядом с внучкой, занятой рисованием, и произнесла:
— А вот и вы.
Когти пришла сюда во второй раз, и ей трудно было понять, действительно ли мать Канна — прирожденный продавец с отличной памятью и способна вспомнить любого покупателя, который хоть раз заходил к ним в лавку, или она так сказала, потому что Когти не входила в число завсегдатаев.
В прежние времена Когти запоминала лица сразу, достаточно было бросить беглый взгляд или просто пройти мимо человека. Порыв воздуха или запах при следующей встрече играл роль триггера. Благодаря этому оперативница выживала и делала свою работу. Но в какой-то момент эта способность начала исчезать, и причиной притупившихся ощущений был возраст. Слишком много смертей громоздились друг на друга, новые лица заслоняли старые, пока в конце концов их не поглотила тьма. Так девочки покрывают черной краской навощенную страницу дневника, разрисованную целой радугой оттенков, чтобы потом процарапать поверх рисунок острием зубочистки.
— Вы меня помните? — спросила Когти.
— Я не помню точно, в какой день вы заходили, но помню, как мой муж задел вашу сумочку… У нас сегодня хорошие мандарины. Попробуйте, — и владелица лавки протянула тарелку, на которой лежали некрупные фрукты с тонкой кожурой.
— Спасибо, не стоит. Я не люблю кислое.
— О нет, у нас мандарины сладкие, прямо как мед.
— Ну тогда я, пожалуй, попробую. — Чтобы не обидеть продавщицу, Когти взяла мандарин с тарелки и сняла с него кожуру, надеясь, что он и правда не кислый. Фрукт оказался даже слаще, чем обещала хозяйка лавки. Дольки мандарина лопались у Когти между зубами, язык накрывал их, и прохладная сладость наполняла рот, вызывая прилив серотонина. Когти глядела на бабушку и внучку, и они казались ей невероятно трогательными. Она очень любила наблюдать за людьми, над которыми не довлела темнота. Людьми, которые пустили корни под лучами солнца, там, где нет сырых расщелин, поросших мхом. Вот бы можно было заполучить что-то, если долго-долго рассматривать… Вот бы насладиться чувством причастности к таким людям хоть на мгновение.
Думая об этом, Когти тут же смутно осознала, что нелепое стремление к счастью является всего лишь попыткой заглушить влечение, которое она испытывала по отношению к доктору Кану. Зависть к семье, такой теплой и нежной, словно только что пропаренные рисовые пирожки, напоминала ей о собственном печальном положении. Даже будь она не специалистом по борьбе с вредителями, а обыкновенной женщиной, влечение к молодому врачу все равно было бы непристойным: она ведь намного старше… Хотя, с другой стороны, занимайся она другим делом, они бы не встретились.
— Дедушка, должно быть, поехал за товаром. — Когти посмотрела на девочку. Та испачкала руку фиолетовыми чернилами, и казалось, что у нее синяк.
— Да нет, какие закупки в последнее время. Торговля идет плохо. Он поехал на собрание своей ассоциации.
— Я уверена, что скоро начнутся протесты против гипермаркетов.
— Именно. Власти объявили этот район охраняемой зоной малого предпринимательства, но на самом деле давно сговорились с крупными корпорациями. Мой муж возглавляет ассоциацию мелких торговцев и оказался между двух огней. Не самое завидное положение. Его вызывают очень влиятельные люди, не обходится и без скрытых угроз. На словах они призывают к согласию и обещают обо всем позаботиться, но по сути хотят сказать: не послушаешь нас, пеняй на себя.
— Но вы ведь не особенно пострадаете, поскольку гипермаркеты строятся за километр отсюда.
— Да, но люди прямиком поедут туда. Там есть парковки, там принимают карточки, а внутри есть игровые площадки для детей. Я думала продать лавку, как только откроются гипермаркеты, но кому она нужна, когда бизнес идет так плохо? К тому же муж, как председатель ассоциации, взял на себя определенные обязательства, так что нам непросто. — И женщина вздохнула.
Когти не знала, чем помочь матери доктора Кана и всей его семье, кроме как купить у них фруктов. Поэтому она попросила вязанку мандаринов. Восемь тысяч вон за упаковку из десяти штук — это не так дешево, но она с готовностью открыла кошелек. И тут рядом с ней упала тень.
Когти перестала отсчитывать купюры; пальцы замерли в воздухе, по спине пробежал холодок, на висках выступили капельки пота. Она незаметно скосила взгляд и увидела профиль Быка. Он стоял почти вплотную к ней и перебирал хурму.
— У вас есть мягкая хурма? — обратился он к хозяйке, игнорируя Когти.
Она избегала смотреть на него, но по голосу поняла, что Бык усмехается.
— На следующей неделе привезут. Но если возьмете эту и подержите пару дней, она станет мягкой.
— Это не то же самое. Придется прийти еще раз.
Бык сделал вид, что раздумывает. Когти заплатила за мандарины и взяла пакет. Пробормотав, что еще вернется, она пошла прочь.
«Не беги, пусть мальчишка думает, что ты никуда не торопишься. Но так, чтобы он тебя не догнал. — Потом она засомневалась: — Может, мне стоило остаться? Не подвергла ли я опасности ту семью? Бык ведь видел девочку? Или мне мерещится то, чего на самом деле нет, и мальчишка просто хочет сбить меня с толку?» Но когда у специалиста по борьбе с вредителями говорят инстинкты, к ним стоит прислушаться. Умнее было бы заставить Быка следовать за ней, уменьшив риск для гражданских. Ясно, что он явился сюда из-за нее: в этом районе он обычно не работает.