На улице догорала машина, по ту сторону колонны сумасшедший мужик и еле живая старушка продолжали схватку, то и дело вскрикивая и полосуя друг друга ножами. Дозвонившись, Хэни наклонилась ухом к телефону. Когда на другом конце линии ответили, она, позабыв про слезы, спокойно объяснила, что происходит. Девочка сообщила о своем похищении и дала номер телефона отца, однако диспетчер никак не мог поверить, что ребенок говорит всерьез, и продолжал задавать одни и те же вопросы.
Тем временем Бык нанес Когти удар под ключицу, отчего она упала на пол. Заметив, что девочка разговаривает по телефону, Бык выхватил у нее мобильный и швырнул его об стену, но за долю секунды до того, как он занес нож над горлом малышки, Когти ударила его. Хэни с криком отпрянула и покатилась вниз по ступенькам. Бык бросился на Когти, но та скрутила и блокировала его, хотя он успел полоснуть ей лезвием по подбородку. Она и без того теряла кровь из-за раны на ключице, и перед глазами все начало расплываться.
После взрыва машины и звонка в службу спасения дела приняли не слишком хороший оборот, но Быка это, похоже, не очень-то беспокоило. Он с безумным видом самозабвенно продолжал гоняться за ней. Уворачиваясь от его точных и быстрых ударов и выпадов, Когти думала только о том, что случится с ребенком, если Бык убьет ее до приезда спасателей. Доктор Кан наверняка не вытерпит и кинется за дочерью, так что Хэни оставалось продержаться совсем немного, пока не прибудет полиция или отец. Но даже если вперед пошлют местную полицию, уйдет немало времени, прежде чем машины доберутся сюда.
Когти чувствовала, как тело с каждой минутой все больше и больше тяжелеет, словно перегруженная баржа. Она держалась только ради того, чтобы не дать Быку переключиться на девочку. «Скоро все кончится», — подумала она, и в тот самый миг лезвие Быка вошло ей глубоко под ребра.
— Ну чего ты застыла, как мумия? — Бык начал сердиться, разглядев в ее взгляде желание потянуть время, а не выиграть бой.
Он был уязвлен, но в то же время ощутил пустоту в душе. И пока эта пустота охватывала его, весь кураж ушел. От досады и злобы Бык решил поскорее убить Когти: слишком банально позволить ей умереть от потери крови из многочисленных мелких ран.
Он занес нож, но Когти отклонилась назад, упав на колени, и его лезвие рассекло воздух. Тут она воткнула ему в низ живота клинок и подтянула его вверх до печени. Бык потерял равновесие и рухнул прямо на нее. Со стороны это было похоже на любовные объятия, а не на агонию смертельной схватки.
Когти не могла пошевелить пальцем, но не хотела, чтобы ее нашли под трупом, да еще трупом коллеги. Из последних сил она напряглась и скинула с себя тело мальчишки. Из живота у него торчал коготь смерти, частично обнаживший залитые кровью внутренности. Она перевернула Быка на бок и подложила ему под голову свою куртку, чтобы он не захлебнулся собственной кровью, которая толчками вытекала из горла. Бессмысленно было предлагать ему вызвать скорую. Она ухватилась за торчавший из живота нож, чтобы закончить мучения мальчишки, но тут его окровавленная рука легла на ее кисть.
— Не надо. Оставь меня.
Она заколебалась, но потом убрала нож.
— Не волнуйся. Я скоро последую за тобой. — Это были те самые слова, которые она не сказала тогда Рю.
Глаза у Быка оставались полуоткрытыми, но дыхание уже стало поверхностным. Когти не могла точно сказать, улыбается он или это рефлекторная предсмертная гримаса. Впервые за все время она пригляделась к своему противнику. Но на его забрызганном кровью лице читалось лишь неизменное злорадство, а может, даже загадочное озорство. Пока Когти смотрела на него, в голове у нее промелькнула неуместная — особенно если учесть, что ей самой недолго осталось, — мысль: встреть она этого парня в другом месте, при других обстоятельствах и в другом обличье, они не бросились бы резать друг другу глотки, а обнялись.
Мягко, словно ступая по лесной траве, она пробормотала:
— Так это ты. — И увидела, что глаза мальчишки медленно открылись.
— Ты вспомнила?
Когти и сама не знала, почему так сказала, и не поняла, о чем говорит Бык, но воспоминания захватили ее. Легкая смутная тень легла ей на сердце, и бурлившие в голове сцены из прошлого выстроились в ряд, вызвав слова, томившиеся внутри.
Она давно потеряла счет убитым ею людям. Может, мальчишка был родственником одной из жертв, а может, ни к кому из них не имел отношения. По мере того, как Когти приближалась к миру Рю, отдельные всплески памяти теряли всякое значение. Отдаваться прошлому, переживать его или упиваться им она считала недостойным. Хотя для Быка память о давнем событии, каким бы оно ни было, оказалась настолько важной, что даже перед лицом разверзшейся смертной бездны он думал о том дне.
— Как ты узнала? — спросил он.
Когти не смогла заставить себя признаться, что говорила наугад.
— Ко мне пришла ясность. Знаешь, когда готовишься встретить конец, порой нисходит озарение.
По ее ответу Бык понял, что она ничего не вспомнила. Он так и остался для Когти одним из бесчисленных детей, жизнь которых она пустила под откос. Но он ничем не выдал своего разочарования.
— Вот и хорошо.
Хорошо — потому что никому из тех детей уже не придется искать ее, а тем более испустить дух рядом с ней. Бык постучал Когти по ноге.
— Голова.
Ему стало легче дышать, когда она положила его голову себе на колени. Бык понимал, что это кратковременное облегчение — лишь маленькая точка в безбрежном море его страданий, неизбежный этап перехода в иной мир. Какая часть жизни промелькнет сейчас у него перед глазами? Все, что с ним случалось, все решения, которые он успел принять, все жертвы, которых он лишил жизни, начали разворачиваться перед мысленным взором — словно кинопленка, откуда можно вырезать любой кадр. Но он смог удержать только одну сцену из своей памяти.
— Говоришь, в момент ухода на человека нисходит озарение? — Бык поджал губы и ухмыльнулся, отчего скопившаяся во рту кровь вылилась струйкой. — Значит, твое время еще не наступило.
Запах папоротника ослабел и потом вовсе исчез.
Когти закрыла парню глаза.
— А теперь ты сможешь проглотить таблетку? — рассеянно произнесла она.
Глава тринадцатая
Старик продолжал настаивать, что когда-то был директором школы и большинство его выпускников поступило в Сеульский университет (что само по себе невозможно для обычной школы); ни одно из обычных учебных заведений не побило его рекорда. Однако сидевший рядом мужчина не соглашался с бывшим директором, заявляя, что такое было лишь один год и что ему чертовски надоело в тысячный раз выслушивать бахвальство собеседника.
Эти двое не были друзьями; скорее, как и большинство стариков, просто случайно познакомились в этом парке. Люди тут говорили в основном о себе, при этом щедро соглашаясь со словами собеседников и даже нахваливая их, но обязательно попадался один упрямец, который хотел оставить последнее слово за собой.
Второй старик мог бы промолчать, как только бывший директор школы успокоился, но нет: он напомнил директору, что тот, выйдя на пенсию, был вынужден работать консьержем. Да и оттуда его уволили, после того как женская ассоциация пожаловалась на его бесконечное бахвальство и морализаторство. Второй мужчина, бывший морпех, гордился тем, как хорошо умеет устраиваться по жизни, и называл себя человеком непредвзятым. Но эта непредвзятость превращала его в одного из самых невыносимых зануд. Закончив службу в морской пехоте, он управлял крупной рыбной фермой, которую пришлось закрыть после двух пожаров и особенно холодной зимы, когда погибла почти вся рыба. И хотя непонятно, как были связаны служба в морской пехоте и неудавшийся бизнес, при каждом удобном случае мужчина подчеркивал, что во всех его начинаниях присутствует дух морской пехоты. И тон у него был такой же непреклонный, как у бывшего директора школы.