— Не знаю, тащ политрук! — отозвался один из «пижамников», постарше, усатый, и Амалит мог бы поклясться, что в его голосе были удивление и облегчение. Демон, кажется, вот-вот был готов кого-то ткнуть своей неудобной пикой.
— Ванюшин, живой?
— Живой, тащ политрук! — отозвался второй «пижамник», молодой, с рассечённой щекой, покрытой запёкшейся кровью. — Где мы?
— Служите мне! — в очередной раз загремел Амалит.
— Я не понял, — тот, кого назвали политруком, медленно выпрямился, затравленное выражение сходило с его лица, словно смытое влажной губкой. — Это что такое? Свечи, стены, чисто Гоголь… Счас Вий появится. Тищенко, что во фляге было, которую мы перед контратакой пригубили?
— Ей-крест, тащ политрук — чистейший, медицинский, мы ж по пол-глотка сделали, вы ж сами сказали — не больше!
Амалит почувствовал, что теряет контроль над происходящим — подобное нигде не описывалось. По спине пополз холодок — он видел, как тройка озирается, видимо, оценивая место, куда была призвана.
Так. Собраться! Нельзя терять над ними контроль, ни на секунду. Надо сразу показать им, кто тут главный… Они не смогут покинуть пределы пентаграммы.
— На колени! — поднял руку маг. — Я, призвавший вас, именем принесённых в жертву повелеваю…
Дальше произошло то, чего он не мог представить даже в страшном сне — тем более, он сделал в своей жизни столько дел, именуемых за пределами этой башни «злодействами», что давным-давно не видел никаких снов, не то что страшных.
— Чтоооо??? Какие, нахрен, колени? Какие жертвы? Ванюшин, утихомирь этого сумасшедшего, с ним потом разберёмся.
Тот, что с окровавленной щекой, сделал шаг вперёд, и Амалит почувствовал, как подступает дикий, животный страх — демон спокойно перешагнул линию пентаграммы, словно даже не заметив её! Зачарованные свечи, которые невозможно сдвинуть даже волшебством, покатились по полу, сбитые его поношенным сапогом.
Несуразное копьё в руках демона, описав полукруг, изо всех сил шарахнуло Амалита окованным железом широким затыльником в скулу. Мир взорвался цветными искрами…
Сознание возвращалось медленной, мутной волной. Голоса звучали словно и далеко, и близко.
— Ничего не понимаю, тащ политрук… Это башня какая-то. Я в окно выглянул — ни одного города в округе, деревня недалеко. Глушь какая-то, только поля возделанные…
— Фрицев видел?
— Техники ваще нет, одни телеги и лошади. И дыма нет, нигде ничё не горит.
— Так… Тищенко, у тебя?
— Какой-то пыльный подвал, тащ политрук… И свечки везде, как у нашей деревенской бабки Авдотьи. Ну, знахарка которая. Книги старые, язык непонятный, но не яти-ижицы. А там… там… в клетках… трупы там, тащ политрук. Мужчины, женщины… — голос говорившего сорвался.
— Трупы, говоришь… — голос сделал паузу. — Ерунда какая-то, бойцы… Где мы? И что он молол про жертвы? Странный мужик… и не нравится мне его морда. Ванюшин, воду нашёл?
— Да, тащ политрук!
— Давай!
И Амалит почувствовал, как его окатило ледяной водой с ног до головы. С трудом открыл глаза — скулу саднило, в голове плыло. Дёрнулся… и понял, что не может пошевелиться.
Он сидел на стуле в своём же подземелье — крепко привязанный к спинке. Подземелье несколько преобразилось — пентаграмма на полу уже не светилась, представляя собой полустёртый рисунок. Свечи выставлены на стол — горят, оплавляются…
А напротив, на расстоянии вытянутой руки — глаза того самого, в странной шапке. Над козырьком — красная пентаграмма со скрещёнными молотком и крестьянским серпом. На вороте зелёной рубахи с малиновым кантом — малиновые же нашивки с эмалевыми квадратиками…
Глаза не демона. Серые усталые глаза человека, который видел слишком много боли.
Амалит знал такие глаза. Он видел их частенько. У крестьян, например. Или у тех пленников, которых притаскивали ему наёмники.
Перевёл взгляд — двое других стояли чуть сзади, сжимая свои странные копья в натруженных ладонях, какие бывают у тех же крестьян… или у солдат.
И лица их не предвещают ничего хорошего.
Первый выпрямился. Повертел в руках свой странный предмет, похожий на маленький бумеранг. С лязгом передёрнул на нём что-то — вбок улетел и со стуком откатился по полу маленький цилиндрик латунного цвета.
Снова присел:
— Рассказывай. Рассказывай с самого начала. И подробно — про жертвы.