— Что, господин? Отхожее место где?..
— Нет. А! Кокушник! Вспомнил, как сей нектар называется! Принеси-ка мне, братишка, пока я не переступил порога дома сего, глоточек кокушника. Да в стекле подай, не хочу в кружке. Имеется?
— И еще какой! Конечно в стакане! А то — и в кубке? Несу. Вам обоим подавать?
— Мне одному, сам же видишь — рано парнишке. Малую чарку, просто вкус освежить хочу.
Трактирщик побежал внутрь, а Зиэль, Сивка, Лин и Гвоздик все стояли у порога, нимало не смущенные ни задержкой в заселении, ни тем, что вокруг них успела уже собраться небольшая толпа зевак… Дверей в трактирный зал не было по летнему времени, их заменяла занавесь из грубой кожи, разрезанной на длинные, от притолоки и почти до пола, ленты, каждая шириною в Линову ладонь. Занавесь то и дело колыхалась, впуская и выпуская посетителей, и, наконец, распахнулась перед трактирщиком.
На серебряном подносе стоял штоф белого стекла, чтобы насквозь видно было, что в нем колышется, рядом со штофом стаканчик белого стекла с резным узором и серебряная тарелочка с кусочками чего-то темного, выложенными в виде тугой двойной спирали.
— Церапки?
— Точно так, ну и память же у вас! Все как положено: вяленые ящерки, в красном вине вымоченные, без луку, без травок, без соли, без уксуса, а только с перцем!
Спина у трактирщика — в полторы Зиэлевых шириною; оказывается, за нею пряталась дородная девушка-служанка: пока трактирщик держал поднос, девушка быстро и бережно плеснула желтоватой жидкостью из штофа, штоф — обратно на поднос, на правую ладонь наполненный до краев стаканчик, в левую руку тарелочку с вялеными церапками и с осторожным поклоном:
— Милости просим, сиятельный воин!
Зиэль крякнул, вежливо сплюнул в сторону от людей, на каменные плиты двора, и с ответным полупоклоном принял чарку. «Малая» — она все же была несоразмерно велика для налитого в нее напитка, но воин не испугался, пил не спеша, цедил, а не пил, без содроганий, ни разу даже не поморщившись… И прежде чем закусить — оценил вслух:
— Да. Та самая, и сделана как надо. Ух, и зла трава кокушник, ух, и задириста!
Зеваки засмеялись и захлопали в ладоши, восхищенные увиденным, и даже сам трактирщик закрутил головой, почти как Сивка до этого, ибо не было в голосе Зиэля ни сипоты, ни сдавленности от чудовищной крепости напитка.
— Но, братцы…
Все опять замерли в предвкушающем ожидании.
— …Подсластить надобно! — Зиэль схватил под мышки девушку, поднял ее как пушинку лицом до лица и сочно поцеловал в губы.
Девушка завизжала, взбалтывая ногами пышную юбку, все захохотали громче прежнего, Сивка заржал… Выпущенная девица, вся розовая от веселого стыда, стремглав помчалась в трактир, прятаться, Зиэль уже вовсю чавкал церапками, целую горсть в пасть засыпал…
— Ну… Ух, хороши церапки… Сивку на конюшню!.. Вперед! Всем присутствующим по кружке шиханского белого! Гуляем!
Да, это был настоящий городской шик, у себя в захолустье Лин и мечтать не мог — увидеть такое воочию: весь большой зал трактира в огнях, факелы по стенам, плошки и свечи на столах, обе люстры со свечами на потолке — светло как днем! Все вповалку пьяные, кроме Лина и трактирщика со слугами, некоторые весельчаки успели свалиться под стол, а к вечеру протрезветь и снова приняться за еду и питье! Хотя нет: Зиэль тоже твердо держится за ум и память, сколько бы он ни выпил — не падает, речь его тверда, взгляд темен без мути… Гвоздика пришлось оставить в комнате, хотя он и пищал жалобно, просился на ручки к юному хозяину… Но — нельзя в обеденный зал, люди будут брезговать: в столовое место даже лошадям нельзя, даже трактирных кошек отсюда гоняют… В замках у баронов, люди рассказывают, — там на пирах целые псиные своры вдоль столов бегают, там можно, там своя рука владыка, но в общественных местах, где и так всякого-разного, иноплеменного да инородного намешано — там нехорошо, неприлично. И в храмы нельзя с животными.
Пир горой, целая ватага музыкантов наяривает плясовые и былинные, то и дело находятся желающие спеть… и поют, если Зиэль, устроитель пира, им это разрешает. Пляшут же — все желающие, без разрешения. Золотом он швыряется так, словно за поясом у него Новый Шиханский прииск… Голоса сливаются в один сладкий гул, вроде бы и есть уже некуда, и пить хочется, и…
— Э, да ты спишь!..
Лин протирает глаза — это Зиэль держит его за вихры…
— Иди наверх, там спи. Это я не догадался, что ты устал и непьющий… Беги спать. Суня!..
Девушка, которую Зиэль поцеловал перед входом в трактир, приходится трактирщику племянницей, она ничего такого себе не позволяет с постояльцами, добродетельна не напоказ, но свое дело знает исправно: объедки унесет, свежее принесет, полотенце? — вот оно, остыло? — сию минуту подогреет, степлилось? — вот уже и лед в кувшине…