— Ах, вот бы они подольше задержались…
— И я так же подумал. А… тебе со мной… ну…
— Что? — Уфина вздернула носик и в упор посмотрела на своего кавалера. Взор ее был строг, ни тени улыбки… Сердце у Лина ухнуло куда-то вниз, но все равно уже слова лежали на языке, и он докончил безнадежно:
— Ну… не скучно?
Девочка смотрела на него с холодным изумлением, даже отстранилась слегка, и бедный Лин мгновенно забыл, что она с удовольствием приняла от него леденец, что именно она первая заговорила с ним, что именно она выразила надежду, что взрослые подольше задержатся в базарной сутолоке, оставив их одних…
— А тебе разве не все равно — скучаю я, или страдаю, или полна веселья?..
— Д-да… Н-нет! Мне не все равно! Мне нравится с тобой разговаривать!
Уфина встала, расправила свои нарядные юбки с узором — васильки по зеленому полю — и вновь поклонилась, держа в левой руке леденец на палочке, а в правой краешек верхней юбки:
— А мне с тобой. Ты мой рыцарь, отважный и прекрасный!
Боги! Ну, сколько можно краснеть из-за слов одной единственной девчонки!? Лин очень много бы дал, чтобы на нем в эти минуты была черная рубашка, панцирь, меч за спиной… Пояс, стилеты и вообще… Боги! А ведь он еще и босой!
— А мы за обувью для меня пришли. Хозяйка постоялого двора с племянницей — там где-то… Я хотел себе сапоги из нафьих шкур, да дороги слишком.
Уфина опять всплеснула руками, но на этот раз рассмеялась колокольчиком:
— Ты с ума сошел! Так только в сказках бывает!.. Из нафьих… Обидятся и съедят первой же ночью!
— Подавятся. Зиэль, мой друг, ну, воин, с которым я пришел, как раз такие носит. И… это… и все ему хоть бы хны.
Девочка попыталась наморщить гладкий лобик.
— Я тебе верю… но… У нас дома кое-что понимают в колдовстве, но… Значит, он не тот, за кого себя выдает. Простому человеку не дано враждовать с нафами, потому что они слуги самой богини Уманы… — Девочка пробормотала короткую молитву.
Лин вспомнил слова воина Зиэля в адрес богини Уманы и смутился. Кто прав, и в чем правда? Сколько ночей они провели в открытом поле, а нафов и духу не было рядом, хотя Уфина права: по всем поверьям, они должны бы наведаться и отомстить за пятерых уничтоженных той ночью тварей… И ему еще острее и жарче захотелось стать воином… И как можно скорее…
— Уфина! Уфина! Немедленно иди сюда! С кем ты там разговариваешь? Уфина!
Все, счастье кончилось, пришли за Уфиной… Странно! Лин ожидал увидеть за криком толстую рыхлую тетку в возрасте, похожую на тетушку Тошу, но это была статная, совсем не старая дама, одетая гораздо лучше и изящнее Тоши и Суни… А слуга рядом с нею похож, скорее, на воина в одежде горожанина, но не на раба… И не раб у них слуга, берет на нем и перо на берете…
— Лин! Ты будешь меня помнить?
— О, да! Я!.. Я… Всю жизнь! Я на тебе женюсь!
— И я тебя буду помнить. Я обещаю тебя ждать десять лет, двадцать лет… Пока ты не придешь за мною! А я буду ходить на все гладиаторские представления!.. На все-все!..
— Я приду. Клянусь, Уфи. Я…
Но два молодых сердца так и не успели выслушать формальные признания во взаимной любви, ибо строгая дама широким мужским шагом пересекла «детский» двор, ухватила девочку за ладошку, вывернула из нее остатки леденца, бросила под ноги и таким же широким шагом, чуть ли ни волоча за собою маленькую Уфину, направилась прочь, к выходу… Знал бы Лин, кто была эта маленькая девочка, запросто сидевшая рядом с ним на деревянной скамье в углу базарной площади под видом простолюдинки!.. Но он не знал, и я считаю, что в тот день это было к лучшему для них обоих.
— Бедный, ну что ты хнычешь, Гвоздик… Мы обязательно найдем Уфину, обязательно!..
Лин произнес про себя все необходимые в этот миг пламенные клятвы, и хорошее расположение духа вернулось к нему. Тем более что базарная площадь отдала, наконец, обеих его спутниц, тетушку Тошу и племянницу Суню.
— Да старый ты дурак! Какой тебе еще «базар на лавке»? Можем мы башмаки-то примерить?..
Но — нет. Привратник туго знал свои обязанности: примерять и рассматривать покупки можно где угодно, только не в детском дворике, на это существует строжайший запрет! А иначе — не успеешь оглянуться — заповедный уголок превратится в точно такую же забитую людьми барахолку. И уже случалось, и превращался… И иное всякое происходило, стоило лишь ослабить догляд за порученным… За пятьдесят лет существования «детского» охранного промысла на базаре сложились четкие и разумные правила, проверенные самой жизнью, поэтому тетушка Тоша ругалась «для порядку», на всякий случай, на счастливый «авось». Не выгорело — и не надо, зайдем за угол и примерим, чтобы и не во дворике, и не на базарной площади.