— Только не такую легкомысленную! — воскликнул рыбак. — Лучше очень строгую — самую знатную, какая только бывает на свете. Пусть она будет самой царицей.
— Иди домой, — сказала золотая рыбка, — она уже царствует.
Дома рыбак нашел свою комнату, полную людей. Посередине ее на возвышении сидела гордая женщина, и один из окружавших ее господ читал доклад. Она высказала свое мнение, затем подозвала одного за другим окружавших ее господ и взяла у них прошения. Входили и выходили чиновники с деловыми бумагами, письмами, депешами, предлагались и назначались производства и награды. Рыбак переминался с ноги на ногу. Никто, казалось, его не замечал… Наконец царица обратилась к нему.
— Чего ты хочешь, мой милый? — спросила она снисходительно.
— Черт подери! — выпалил рыбак. — Что же, собственно говоря, мы муж и жена или нет?!
Царица невольно покраснела и сказала ледяным тоном:
— Как только у нас будет время для личных дел, я предоставлю министру рассматривать эти бумаги. Пока же я попрошу не задерживать хода дел подобными пустяками.
Итак, бедный рыбак стоял и ждал. Но больше десяти часов он не мог выдержать. Он был как на иголках. С беспорядочными мыслями в голове и до крайности выведенный из себя, он покинул дом и, несмотря на бурю, град и дождь, бросился к морю.
Между тем, ярость стихий достигла высшего напряжения. С темного неба хлынули потоки воды и в бешеном круговороте кружились над волнами, которые, как бы крича о помощи, выставляли белые пенистые руки. Земля колебалась под ударами. Вою и реву из ее глубины отвечали ужасные раскаты грома сверху.
Шатаясь, старался рыбак держаться на ногах и прерывающимся голосом кричал в бушующую стихию:
— Вот тебе и на! — торжествовала рыбка, выплывая на поверхность моря как раз вблизи рыбака. — Ну, какую же жену ты хочешь теперь?
— Жену? одну жену? — в отчаянии воскликнул рыбак. — Теперь я вижу, что одна никогда не бывает самой настоящей. Я должен иметь выбор! Большой выбор! Я хочу иметь святую Урсулу со всеми ее одиннадцатью тысячами дев!
Тогда раздался ужасный гром. И вдруг все затихло. Из успокоившихся волн выглянула золотая рыбка и холодным насмешливым тоном сказала:
— Пойди домой — там опять сидит твоя одноглазая.
Так оно и было. Вернувшись в хижину, рыбак нашел свою первую жену, которая от блаженства не могла произнести ни одного упрека и только всхлипывала от радости.
Совершенно пораженный, он благосклонно позволил себя обнять. И так они остались вместе на всю жизнь.
И это было самое правильное.
Тангейзер
— … Он ушел! — в отчаянии воскликнула Венера, как будто только теперь в ее сознании мелькнула мысль о неотвратимом. Ее божественные глаза медленно наполнились слезами.
— Он ушел! — печально повторили ее прислужницы. Все они любили Тангейзера.
Услышав подтверждение своему горю из уст других, Венера, рыдая, бросилась на свое пурпуровое ложе и плакала, закрывшись тяжелыми золотистыми волосами.
Никто не осмелился издать звука.
Вдруг завеса на двери поднялась. Вошедший кудрявый мальчик золотой лютней придержал тяжелую материю и глазами спросил, что такое с его госпожой. Несмотря на предостерегающий знак прислужниц, он прокрался ближе, принес скамеечку и безмолвно уселся около ложа. Он смотрел на белые плечи Венеры, беззвучно вздрагивавшие от рыданий, и, точно вопрошая, тихо дотронулся до струн лютни.
При мягком звуке арпеджио Венера встрепенулась, и ее взгляд выражал: «Ты мучаешь меня!»
Поплакав некоторое время еще сильнее, она успокоилась, вызывающе подняла голову и взглянула на мальчика.
Он начал печальную прелюдию и затем запел сладким, звучным голосом.
Вот что пел мальчик:
«Он ушел, осчастлививший и осчастливленный!
Он разорвал расшитый жемчугом покров опьянения, так что жемчуг рассыпался слезами.
Прельщенный горячей сладостью любви, убежал он к суровому холоду, от мягких подушек — к твердым выступам скал.
Но он снова вернется! Кто любит любовь, а не возлюбленную — тот вернется. Он тянется от счастья к счастью и не замечает, что вокруг него круглая решетка.
Для своей песни певцу необходима смена страданий и счастья, горечи и сладости. А твой возлюбленный — певец.
Он снова вернется!»
Мальчик умолк. Удивленная, смотрела Венера на чистое, ничего не подозревающее лицо ребенка.