Я же знала только одно: вышла замуж по расчету за некрасивого Никельмана, у которого такой неприличный вид, что я стеснялась выходить с ним в лес по воскресным дням. Лесной, с которым я когда-то, будучи веселой сильфидой, флиртовала, наверное, дразнил бы меня….
В то веселое девичье время я нашла однажды перед моею дверью раненого человека, которого я проводила до дому и ухаживала за ним, пока он не выздоровел. Затем мы отправились с ним в горы. Он хотел, чтобы я вдохновила его на великое художественное произведение, я и вдохновила, но что мне было делать, если его талант не был так же велик, как его тщеславие.
Никогда не имейте дела с художниками, милые сестры!
Кроме того, у Генриха было прошлое…
— Оно бывает у всех мужчин! — воскликнули в один голос Мелузина и Ундина.
— Конечно, милые подруги, — согласилась Раутенде-лейн. — Но ни у кого прошлое не бывает в форме потонувшего колокола, начинающего внезапно раскачиваться и, подобно мине совести, взрывающего на воздух корабль счастья настоящего… Если мужчина нарушает брак, то у него, по крайней мере, не должно быть совести. Поэтому слова «брак на совесть» — lucus a non lucendo…[4] Итак, колокол исполнил свою обязанность, и Генрих покинул меня к тому времени, когда я почувствовала себя принужденной выслушивать бесконечные домогательства Никельмана. Ах, бедный Генрих! Он позволил себе двойную роскошь: иметь прошлое и совесть, и это сломило его. Когда он вернулся, то мне не следовало бы целовать его до смерти, но я была милосердна и дала ему последний поцелуй…
Раутенделейн умолкла. Все было спокойно, только ручьи тихо журчали. Потом все три нимфы взглянули на месяц и увидели, что он беззвучно трясется от хохота и вытирает платком слезы смеха.
Мелузина, оправившаяся первой, вполголоса сказала:
— Значит, моя судьба не представляет собою ничего исключительного.
— И моя также, — прибавила отрезвленная Ундина.
— Сестры! — воскликнула Раутенделейн, бурно спрыгивая с камня и бросая в воду оставшиеся цветы. — Разве не высочайшее и не наибольшее счастье женщины— любить и отомстить за себя? И разве мы нашей местью не избавили возлюбленных от уродливой жизни? Перенесем те же наше несчастье, как подобает нимфам, и посвятим какой-нибудь танец памяти наших возлюбленных, получивших от нас поцелуй смерти!
И они взялись за руки и в веселом праздничном хороводе кружились вокруг старого камня.
А месяц, высмеявший самого себя за то, что его ожидание услышать нечто новое снова не сбылось, стал серьезным и с наслаждением и радостью взирал на милое зрелище.
И при этом он думал, что судьба таких жалких мужчин, как Раймонд, Гуго и Генрих, слишком хороша и жаль, что они были любимы и получили последний поцелуй от таких женщин…
Лорелея
— Будь проклята! — воскликнул он, так как его лодка наткнулась на подводный камень и чуть-чуть не перевернулась. Поток увлек ее так близко к берегу, что сидящий в ней одним прыжком мог бы очутиться на твердой земле. Тем не менее, он предпочел остаться в лодке и снова вглядываться вверх, откуда доносилось к нему звучное пение и где, подобно золотому знамени, развевались от ветра длинные волосы, освещенные солнцем.
Она окончила строфу своей дикой фантастической песни. Он воспользовался этим моментом, чтобы снова повторить свое проклятие и на этот раз так громко, что она не могла не услышать его.
Пораженная, она стала прислушиваться, опершись руками на арфу, и, наклонившись, всматривалась вдаль, чтобы увидеть кричащего.
Он увидел пару чистых, детски удивленных девичьих глаз. Он ожидал губительного взора сирены и потому, пораженный неожиданностью, на мгновение остался безмолвным.
— Это меня ты проклинаешь? — воскликнула она и спустилась несколько ниже, чтобы лучше рассмотреть того, кто ее обидел.
Она была в тысячу раз красивее, чем он представлял ее себе, но настолько отличалась от образа, составившегося в его воображении, что, заикаясь, он спросил:
— Но ведь ты не Лорелея?
— Конечно, я Лорелея, — ответила она с невинным вопросительным выражением во взоре.
Несколько мгновений он молча глядел на нее.
И только когда она повторила свой вопрос, почему он ее проклинает, он вспомнил то, о чем хотел ей сказать. И его прежнее возмущение вернулось.
— Почему?! — и его глаза засверкали уничтожающим пламенем. — Потому что ты заманила меня взглянуть вверх, так что я чуть не погиб! Одним больше — какое тебе до этого дело! Твоя песнь зазвучит еще победнее над водной могилой всех тех, кто погиб у твоей скалы!
4
Букв, «роща не светит» (лат.). Известный с древности пример абсурдной этимологии, нелепого вывода (Прим. изд.).