И нажимаю на «enter».
— Ключ на старт, Георгий, — говорю я. — Что в таких случаях говорят космонавты?
— Поехали, — отзывается он послушно.
Боюсь, что сегодня мы заедем еще дальше.
В подсознании каждого моего клиента есть запертые наглухо двери, куда лучше не соваться. За этими дверьми — чаще всего просто пыльные кладовки, где с детства копится всякий trash: пропущенные удары, проглоченные обиды, неубитые медведи, неразорвавшиеся бомбы, да мало ли что еще! Кое у кого там живут целые корпорации монстров, и сегодняшний гость как раз из таких.
Но я умею взламывать двери подсознания. Выпускать на волю обитающих там уродцев, которых можно было бы посчитать за чудовищ, не будь они такими мерзкими и стыдными. Что до меня, то мне стыдиться нечего. Это просто бизнес.
— Бизнес, м-мать его, — злится Жорик в кресле. — Имел я этот бизнес… двадцать лет ни вздохнуть, ни пернуть…
«Так, — думаю я. — Это мы уже слышали».
— Забудь про бизнес, — приказываю я. — На сегодня забудь про бизнес.
Он знает, чего я хочу. Он мотает головой и мычит. Вот так я и вожу по лабиринту этого жирного Минотавра. Уже второй день тащу его за кольцо в носу, а он мычит.
«Увеличить угол наклона?» — думаю я.
Его глаза наливаются кровью.
— Ты расскажешь мне совсем о другом, — говорю я ровно и размеренно. — О той девочке, помнишь?
— М-м-мне было нужно, — выдавливает он из себя. — М-мне было пятнадцать. У меня стоял на все что движется. Она жила рядом — спуститься по лестнице. Я звонил, она открывала. Сама открывала.
— Сначала было не так. Говори правду.
— Она сама открывала… потом. Потом ей нравилось. Я помню.
«Точнее. Точнее», — думаю я. Моя воля — как раскаленный добела железный стержень. Сейчас я стану ввинчивать этот стержень ему в мозг.
— Георгий, — медленно говорю я. — Вспомни все.
— Да, — ведется Жорик. — Сейчас.
Он начинает сбивчиво рассказывать, но я не вникаю. В моей голове уже включилась картинка.
Это я стою в полутемном подъезде, где воняет мусоропроводом и жареной картошкой. Я читаю надписи на стенах. К потолку прилипли горелые спички: теперь так не хулиганят, теперь сжигают подъезды целиком. И граффити теперь совсем другие.
Я одет в странную надувную куртку и кошмарные темно-синие брюки от школьной формы. В кармане куртки — мятая пачка сигарет. Мне недавно исполнилось пятнадцать. Какая гадость это советское детство.
За окном — пустынный двор. Редкие фонари и гордые лупоглазые «Жигули» у подъезда. Подумать только, как мало машин, думаю я. А вслед за этим в мою голову вползают совсем другие мысли. Это мысли Жорика. Такие же, как он сам, липкие и прыщавые.
Где-то надо денег взять, думает он. Нужно же возвращать до субботы. Растрясти козлов из седьмого? Откуда у них. Заехать к деду? Это только завтра.
Хочется денег.
И еще много чего хочется. Сразу всего хочется.
Он засовывает руку глубоко в карман. Карман школьных штанов давно порвался. Очень удобно.
Слышно, как внизу хлопает дверь. Лифт, завывая и дергаясь, ползет вверх. Нет, не зря он здесь стоит. Не зря.
«Ой, — говорит она. — Жо-ора».
На ее пухлых губах — дурацкая улыбка. Наверно, она вспоминает, как они с ним в школьном коридоре. Сегодня утром. Потом она понимает, что нужно бояться. Она все медленно понимает.
«Ты помолчи, — шепчет он. — Все нормально. У тебя мать дома?»
«Не зна-аю. Не-ет. Мать в ночную сме-ену».
Ну и дура, думает он. А вслух повторяет:
«Все нормально… я тебя не буду бить, поняла?»
И вот они идут к ее двери. Отца у них нету, мамаша работает на ЦБК, кладовщицей или кем-то. Поэтому у нее колготки вечно штопаные. С ней и разговаривать-то западло.
Ладно. Никто ничего не узнает.
Щелкает замок, и дверь открывается.
В прихожей темно и тепло. Она не понимает, что надо делать. Он тоже. Он просто прижимает ее к стенке. Бл…дь, это не стенка, а шкаф. Оттуда пахнет нафталином. Она хватает его за руки, а сама молчит. Только дышит громко и шмыгает носом. Хорошо, что темно. Она его не видит, а он ее.
Вдруг она начинает молча царапаться. И получает по морде. Потом он хватает ее за волосы. Пусти-и, — ноет она. Ей больно. А х… ли там. Не орать, убью, — говорит он ей. Пальто снимай, говорит он. И все остальное.
Он держит ее руки. Эта коза не кричит, а только хрипит. Вот она пробует освободиться: это она притворялась, ага. Он коротко бьет ее куда-то в мягкое. Под ними какие-то тряпки, и что-то мокрое там, под его руками.
Охренеть. Да тут же все мокро. И он это сделал.
«Все нормально, — говорит он чуть позже. — Скажешь кому — убью. Дура».