Но с ним хотя бы кто-то говорил. Даже пролетая над вражеским полушарием, в режиме радиомолчания, он мог слышать собственный голос в наушниках. А это так редко получается во сне.
— Артем, — чей-то знакомый голос окликает меня, и это тоже бывает редко. Маринка редко зовет меня по имени.
Маринка?
Я открываю глаза и вижу ее. Со стриженой челкой. В узких джинсах-стрейч.
— Доброе утро, — говорит она. — Я тебя разбудила. Извини.
Мне хочется подпрыгнуть на месте. Но я не могу двинуться. Я прикован к гарроте по рукам и ногам. И я не чувствую рук и ног, как космонавт в своем космическом кресле.
— Что… ты… здесь делаешь? — спрашиваю я. И сам себя не слышу.
— Ничего. Я искала тебя. Потом позвонила Георгию Константиновичу. И он меня привез сюда.
— Он сам?
— Собственной персоной, — отзывается голос Жорика откуда-то слева. Я вытягиваю шею: Жорик, представительный, в льняном пиджаке, стоит в дверях, вальяжно прислонясь к косяку. Он улыбается.
— Сперва Мариночка испугалась, — говорит он. — Но ведь Георгий Константинович совсем не страшный. Он всегда рад помочь, если кому трудно. Мариночке было трудно, ну, я и помог.
«Жирная сволочь», — думаю я.
— Ты ведь не позвонил, как обещал, — говорит Маринка грустно.
Жорик кивает большой головой:
— Он был занят. Правда, доктор?
— Я не мог позвонить, — говорю я. — Мне нельзя выходить на связь. Я…
— Может, тебя расстегнуть? — перебивает Жорик. — Ты не будешь на людей бросаться? Вовчик мне рассказывал, как тебя ночью колбасило. Еле справился с тобой.
Он приближается. От него пахнет дорогим парфюмом. Мы смотрим друг другу в глаза.
Я облизываю сухие губы. Я ответил бы что-нибудь, если бы под креслом (я знаю) не валялась пустая бутылка из-под виски. Если бы я не был небритым и немытым. Если бы от меня не разило многодневным перегаром.
А еще у меня, кажется, сломан зуб.
— Пожалуй, не нужно спешить, — размышляет Жорик вслух. — Наш доктор утомился за ночь. Вредно ему так много работать, — оборачивается Жорик к Маринке. — Совершенно теряет человеческий облик. А что он тут вытворял на прошлой неделе, это просто не передать.
Я вцепляюсь пальцами в поручни.
— Ты зря так, Георгий, — шепчу я еле слышно.
— Он опять недоволен, — удивляется Жорик. — Вон какой вискарь пьет. А всё недоволен.
— Маринка, не слушай его, — прошу я. — Я больше на него не работаю. Хватит мне этого… дерьма…
— И верно, хватит, — с удовольствием говорит Жорик. — Пора нашему Артему в отпуск. Отдохнуть, успокоиться. Печень подлечить. Устроить тебя в санаторий?
Я снова гляжу ему в глаза. Он улыбается одними губами.
— Я же про тебя все знаю, — говорю я. — Я же всё видел. Ты бешеный зверь. Ты же больной на всю голову.
— Остынь, доктор. — Жорик кладет жирную лапу мне на плечо. — Если кто тут и бешеный, так это ты. Хорошо еще, привязать вовремя успели… Ну что ты там видел? У тебя уже галлюцинации?
Он улыбается. А сам легонько, двумя пальцами трогает меня за подбородок. Гладит по шее. Перед глазами у меня вертятся огненные колеса. Если он нажмет чуть сильнее, я потеряю сознание.
Но он отступается. Ласково похлопывает меня по щеке.
— Тебе романы писать нужно, — говорит он мне. — Про шпионов. С твоей-то фантазией.
Я глотаю ртом воздух, как рыба на песке. Но Георгий Константинович больше не обращает на меня внимания. Присаживается на край стола. Протягивает руку, и Маринка послушно делает шаг навстречу. Словно дочка к любимому папе.
— Ну, не бойся, — говорит он. — Иди сюда, киска.
Его светлый льняной пиджак от Cortigiani слегка помят и от этого смотрится еще дороже. Маринка нерешительно кладет ладонь ему на колено. У нее длинные пальцы с перламутровыми ноготками. Хороший лак, и маникюр сделан красиво.
Жорик накрывает ее ладошку своей, тяжелой.
— Теперь все будет хорошо, — шепчет он ей на ухо. — Не бойся, в интернат я тебя не верну… или хочешь, съездим с девчонками попрощаться?
— Нет, — отвечает Маринка.
— Вот и славно. Ты просто умница. И ты такая красивая. Сделаем тебе загранпаспорт, поедем жить в Испанию. Хочешь в Испанию?
— Да, — отвечает она.
Все это время я тщетно пробую вырваться.
— М-маринка…
Она оглядывается. Ее глаза поблескивают из-под аккуратно подстриженной челки.
— Ты же не можешь так.
Георгий Константинович легонько придерживает ее за руку. Она высвобождается. Приглаживает волосы. Я так любил этот ее жест.
— Прости, Артем, — говорит она. — Ты знаешь… я больше не верю тебе. Раньше верила, а теперь нет.