— Таня из-за него погибла, — продолжаю я. — Хорошо, что ваш VIP-участок далеко отсюда.
— Вы так его ненавидите?
— Он ублюдок и убийца. Он и меня убить хотел. Он будет гореть в аду.
Похоже, Василий смущен.
— Мне неприятно это слышать, — говорит он наконец. — Мы многим ему обязаны.
— Ах, так? — Тут я начинаю нервно смеяться. — Позвольте-ка, я сам догадаюсь. Наверно, он ваш приход спонсировал? Свечки ставил? Молился на ночь? Ну и чего же после этого стоит вся ваша религия?
Повернувшись, я продолжаю путь. Молодой отец Василий прибавляет шагу и снова идет вровень. Его ряса развевается по ветру. Со стороны эта сцена похожа на картину Репина.
— Да, он был щедрым, — на ходу говорит Василий. — Но мне казалось, в последние месяцы он искренне обратился к вере.
— К вере? Он?! Да у него руки в крови по локоть. Я знаешь, о чем жалею? Что я его раньше не убил. Я же мог. А подвернулась какая-то дурочка на «Мерседесе». И ее он, сука, тоже утащил за собой. И Таньку. И вообще… надо было его еще раньше прибить. Прямо в кресле. Снять предохранитель и придушить его к чертям! — Тут я останавливаюсь снова и хватаю Василия за воротник. — Только не пой мне своих песен о том, что раз я не могу вернуть кому-то жизнь, не мне и отбирать, ты, долбаный Гэндальф!
— Перестань, Артем, — просит он.
И правда, мы почти пришли. Милиционеры и немногие Танькины друзья толпятся у ямы. Гроб уже выгрузили, ждут только священника. Я смотрю на них и краснею. Хорошо, что они далеко и ничего не слышали.
— Это моя вина, — устало говорит Василий. — Я не смог убедить тебя остановиться. Тогда, в первый раз. А теперь всё зашло слишком далеко.
Вороны кружат в небе. Их целые тучи, от них темнеет в глазах.
Служба длилась недолго; может, и к лучшему. На отца Василия я старался не смотреть. Довольно скоро, прочитав неизвестную мне молитву, длинный лакированный гробик опустили в яму.
Кто-то первым бросил на крышку горсть мокрого песка, и этот холодный стук заставил меня очнуться. Я тоже кинул горсть земли. Танькин портрет в черной рамке лежал, утопая в цветах.
Я думал о Таньке. Она была моим единственным другом, думал я. Это гораздо важнее, чем любовь. Теперь я знал это совершенно точно. Любовь сожрет тебя и сама сгорит, и на ее месте в твоей душе останется дырка с обгорелыми краями. А друг не требует от тебя медленной смерти. Ты ему нужен таким, как есть.
Всё в божьих руках, сказали мне совсем недавно. Ну что же, Бог выпустил наши судьбы из своих рук, и я никогда не прощу ему этого.
Кто-то из стоявших вокруг вздохнул удивленно, и я понял, что разговариваю вслух. Я закрыл глаза руками и побрел куда-то. Меня остановили, налили что-то в пластиковый стаканчик. Я глотнул. Дрожащими пальцами вытащил из пачки сигарету.
— Слушай, Пандорин, — сказал мне парень в серой форме. — Перестань себя мучить. Жизнь — она как часы, понял? Завести недолго, но и разбить легко.
Я даже не удивился. Это был тот самый сержант, что выпустил меня когда-то из милицейского обезьянника на свободу, в прохладную московскую ночь.
Люди потихоньку расходились. Сидя на лавке, я закусывал водку серыми милицейскими бутербродами. Я глядел на свежий холмик с желтым деревянным крестом. Фотография была прикреплена к кресту и аккуратно завернута в офисный прозрачный файлик — от дождя. На девятый день, должно быть, здесь появится красивый крест с красивым овальным портретом. А еще позже о Таньке все забудут.
Я слышу чьи-то шаги, но не поднимаю головы. Отец Василий молча присаживается рядом. Наливает себе. Он добрый, этот поп. Мы могли бы стать друзьями. Или я уже говорил об этом?
Вокруг тихо; вороны утихомирились, лишь откуда-то из-за дальних деревьев доносится мерный стук железнодорожных колес. Тепловоз густо гудит, и у меня отчего-то начинает ныть давно вырванный зуб.
— Ты сказал — Бог тебя оставил? — спрашивает Василий. — И ты никогда не простишь ему этого?
— А пусть он вернет все как было. Он же всемогущий.
— Нам не пристало испытывать Господа, — говорит Василий строго. — Учти: грех гордыни — самый страшный.
— А меня сколько можно испытывать? Я-то чем виноват?
Василий вздыхает.
— Я читал о чем-то подобном, — говорит он. — Возможно, твой дар — это не награда и не наказание… это просто уязвимость в системе. Тебе кажется, ты видишь людей насквозь, а на самом деле это они живут в твоем сознании. Помнишь, я рассказывал тебе про бесов? Так вот это они и есть. Они вселяются и пожирают тебя изнутри. А ты все слабеешь. Настанет день, когда ты не сможешь с ними бороться.