В течение нескольких дней Доктор Д. не позволял своему пациенту произносить ни слова, поскольку ему это давалось с большим трудом и требовало от него траты большого количества энергии. Он просил его, чтобы, если тот и хочет что-то сказать, использовать короткие фразы, а ещё лучше - простые слова, который бы ёмко выражали его непосредственные желания; и только на чётвёртый день после моего преждевременного к нему визита, доктор счёл целесообразным разрешить мне посетить его, но я не встретился с ним тогда лишь потому, что доктор ещё колебался, и велел ещё немного обождать, поскольку если бы тогда наша встреча всё же состоялась, то он, несомненно, восстанавливался бы гораздо больше должного, и короткий разговор явно того не стоил. Думаю, мой друг питал некие надежды на то, что исповедь может облегчить тяжкий груз, довлеющий над душой его пациента, и вывести оттуда некий яд, своеобразную скверну что имела место быть, и сейчас мучила его; и без неё он стал бы восстанавливаться гораздо быстрее, чем сейчас.
Человек лежал в своей постели, и казался слабым и нервным. Едва завидев, как я вхожу в его комнату, он поднялся с кровати и неразборчиво пробормотал несколько раз:
- Слава Богу! Слава Богу!
Я попросил членов его семьи оставить нас наедине - в комнате всё ещё было несколько человек; и когда они ушли, я взял стул, поставил рядом с кроватью и сел. Едва мы остались одни, человек взбодрился и сказал:
«О, прошу, не надо рассказывать мне сейчас о том, что я грешен и всё такое прочее - я знаю и понимаю даже получше вашего. Я знаю, точно знаю, до чего может довести человека грех. Я видел всё своими глазами, так же ясно, как вас сейчас, святой отец». Он покрутился в постели, как будто стремясь спрятать лицо под одеялом; а затем резко вскочил и воскликнул с поразительной для его состояния горячностью:
«Смотрите же, господин священник! Нет в вашем ремесле сейчас никакого смысла! Я уже отмечен адским клеймом! Я был в аду... и знаю что это такое. Что вы скажите мне на это теперь, а? Там, в бездне... Я потерялся в её лабиринтах навсегда, и у меня теперь нет больше шансов. Я уже проклят... проклят... ПРОКЛЯТ!»
В конце своей речи его изначально спокойный голос сорвался на истошный крик; и та интонация, тот смысл, что он вкладывал в каждое произносимое слово - это было просто поразительно; он откинулся назад, распростёр руки на кровати, рассмеялся и нервно заскулил. Я налил в кружку немного воды, и подал ему. После того, как он выпил жидкость, Я сказал, что если он хочет поговорить со мной - ему пора бы уже начать нашу беседу. Я поступил так потому, что я хотел избежать повторения такой ситуации, когда бы мне пришлось вновь выслушивать его тёмные проповеди; в тоже время предупреждая, что если он намерен продолжать в том же духе, я оставлю его, хотя по правде, я и не собирался так делать, но это был мой единственный веский аргумент на случай, если он опять начнёт делать нечто подобное.
- Всё это не имеет смысла, - продолжал он. - Нет толку мне выражать вам свою благодарность за то, что вы явились к такому малефику, вроде меня. Бесполезно желать вам добра или давать своё благословение, поскольку, у таких, как я, нет никакой благодати.
Я сказал ему, что я не более чем исполняю свой священный долг, и вновь призвал его исповедаться, чтобы снять груз со своей души. Затем, он начал говорить следующее:
- Я как всегда пришел домой в стельку пьяный вечером, в пятницу и лёг спать прямо тут. Я не помню, как я попал домой. Ночью, мне показалось, что я проснулся, и, чувствуя нужду, я встал с постели. Мне нужно было на воздух, но окна открывать я не стал, поскольку это могло вызвать много шума, а у меня не было намерения кого-то будить. Было очень темно; и я не сразу смог найти дверь; но потом я её таки нашел, открыл, и стал спускаться по ступенькам вниз. Я считал ступеньки, когда спускался. Это помогало мне сохранять концентрацию, чтобы случайно не оступиться.