А еще иногда отец дожидался нас, останавливался среди людей, и мы сами его догоняли, а он подмигивал и сворачивал в проулок. Мы пробирались через следующую улицу, толкаясь со встречными и попутными, и оказывались на очередной площади, и там тоже имелся собор, или дворец, или и то и другое, я удивлялся — сколько в Гаване площадей и соборов.
Отец сообщал нам названия всей этой архитектуры и успевал рассказать, когда это было построено. А мама напоминала, что лично она все это знает и помнит, а сыну, то есть мне, на все наплевать. На самом деле мне действительно безразлично, отец это знает, но все равно рассказывает. А потом удивляются, почему у меня в мозгу нигилистические растяжки. Поколение, однако. Вон у Великановой в мозгу нигилистические рубцы, ее по мозгу будто нигилистической лопатой лупили… нет, там сошел с мещанских рельс нигилистический экспресс.
Про нигилистический экспресс мне понравилось, некоторое время я представлял, как он терпит крушение в великановской голове, и это немного отвлекло меня от Гаваны. А потом Гавана опять начала сыпаться мне в мозг со всех сторон, и это продолжалось еще часа два.
Потом я устал. Я полагал, что сыновий долг перед соскучившимся отцом выполнен и пора бы нам вернуться в гостиницу. Но отец никак не мог остановиться, шагал и шагал, шагал и шагал. Людей на улицах стало поменьше, и все они теперь кучковались вокруг забегаловок, музыканты, прежде рассредоточенные по улицам, подтягивались к свету, у меня развязались шнурки. Я устроился на скамейке возле небольшого кафе с саксофоном на вывеске, стал завязывать шнурки и уснул, ненадолго, проснулся почти сразу.
Передо мной стоял веселый мужик, похожий на того сикха в самолете, но не сикх. Он смеялся и что-то мне предлагал, а у меня вдруг теперь левое ухо заложило, и я не очень точно все расслышал. Подбежал отец и что-то ответил веселому, веселый отвалил.
— Что ему надо было? — спросил я.
— Он предложил тебе такси, сигары и…
Отец смутился, оглянувшись на маму.
— Да уж понятно, что он предложил, — сказала она. — Слово «чика» на многих языках означает примерно одно и то же.
— То есть? — я сделал вид, что не понял.
— Не прикидывайся плинтусом, — мама поморщилась. — Ты прекрасно понял, что предлагал этот негодяй.
Я зажал пальцами нос, дунул, ухо отложилось.
— Здесь на многие вещи смотрят шире, — заметил отец.
— На мерзость нельзя смотреть шире, — сказала мама. — Это недопустимо. А ты, я погляжу, тут расслабился?!
Мама уставилась свирепо на отца.
— Да при чем тут я? Я тебе в общем говорю, как антрополог антропологу…
Они стали разбираться в вопросе влияния тропиков на нравственное здоровье общества, но продлилось это немного — минуту, может. Мы пошли дальше.
— Все как раньше, — кивала мама, глядя по сторонам и предупредительно придерживая меня за локоть. — Все как раньше. Пожалуй… велосипедистов этих не было. И народу побольше. И забегаловок побольше. И двадцать лет назад в майках никто не ходил. И…
Мама обнаруживала и другие различия с тем, «как раньше», я раньше не был, я не обнаруживал. Историческая Гавана оказалась тесным городом, наверное, раньше, когда люди были средним ростом метр шестьдесят, он казался вольным и раскинутым на широкой прибрежной ладони, но за века акселерации ладонь эта плотно собралась в кулак. Кстати, мутных личностей с располагающими улыбками на улицах стало больше, и улыбались они сердечно и издалека, однако мама в ответ конструировала настолько неприступные лица, что эти веселые парни отступали без боя.
Отец хихикал и рассказывал про разные необычные вещи: про старинные пушки, вбитые в мостовую, про дерево, проросшее сквозь старый дом, через крышу, окна, двери и балконы, так что непонятно было — это дом вокруг дерева, или дерево в доме, про Че-Рыбака — вроде где-то здесь, в старом городе, есть граффити с Че, но не обычный устремленный лик в берете, а Че, сидящий на берегу с удочкой, — если тебе встретится такая, то это к удаче. Я не поверил, но все равно стал поглядывать, искать Че с удочкой на стенах.
Не нашел, конечно, нашел несколько крюков в стенах — отец тут же сообщил, что к этим крюкам раньше приковывали неблагодарных рабов, а еще нашел батарею, выведенную зачем-то на внешнюю стену, батарея, кстати, привела в замешательство и отца.