Личико морщинистое покраснело больше, с новой силой запищало.
— Успокоить его надо, — ворон, убедившись, что содержимое куля в полной сохранности, успокоился. Обратно на камень взгромоздился.
Йохо, не думая что творит, пятерней грубой закрыл лицо сморщенное.
— Что делаешь, дурень деревенская! — Авенариус аж подпрыгнул от ярости, завопил со всей силы, набрасываясь на лесовика. — Задушишь малого.
— Так что делать? — совсем растерялся лесовик, руками разводя.
— Покопайся в тряпье, бутылка там должна быть.
Йохо, дрожа от холода, но больше от возбуждения, раскидал по сторонам дорогую парчу, белые простыни. Ворон прав оказался. Отыскалась глиняная бутыль, тряпочной соской заткнутая. Молоком на четверть наполнена.
Лесовик, до ребенка не дотрагиваясь, сунул тряпку в резиновый рот. Писк кошачий сразу стих, осталось сопение тихое.
— Гляди-ка, получилось! — ощерился лесовик, победно посматривая на ворона. Мол, знай наших. Мы не только по лесу бегать умеем.
Но ворон старый восторгаться успехами лесовика не спешил:
— Рубашку свою снимай. Да не спорь, делай, что говорят. Ну и что с того, что мокрая? Не видишь, старые простыни совсем того…, негодные стали, по причине естественной. Не пожалей тряпья деревенского для дитяти малого. К телу прижмешь, по дороге само высохнет. Да не выкидывай ничего. Негоже след оставлять, да и колдун приказал все в целости доставить.
Дождавшись, пока детеныш насытиться, Йохо кое-как замотал заснувшее красное тельце в куль, уложил сверток в сумку. Обнял с нежностью для себя непонятной.
— Надо быстрее в деревню возвращаться. Там помогут.
И поспешил широким шагом, плавным, чтоб сумку не потревожить лишний раз.
Много мыслей разных в голове у лесовика толкалось. Слаживал он мозаику загадочную. У ворона ничего не спрашивал, сам догадывался. Вспоминал слова майра, будто в живую слышал просьбу его последнюю. Сберечь во что бы то ни стало силу и надежду Ара-Лима. Не забыл и то, что Элибр телохранитель короля Хеседа, год назад взявшего в жены натцахскую принцессу Тавию. Выходило удивительное.
Неужели несет он наследника Ара-Лима, ребенка Хеседа и Тавии? Не может такого быть!
— Может, лесовик, может, — ворон от Йохо не отставал. Изредка взлетал к верхушкам деревьев, местность обозревая. Но все больше рядом с крыла на крыло ворочался. Предупреждал о ямах, листвой запорошенных. О лужах скользких. О кочках неприметных. В мысли чужие без разрешения влезал. Колдун ясно приказал, за каждым шагом посланца следить.
— Как же так? — удивлялся Йохо, ступая по тропе незаметной. — Зверь, и тот детеныша своего одного надолго не оставляет. От зуба шального бережет, из пасти кормит. А королева, выходит, мальчонку бросила? На телохранителя оставила? Куда король наш, добрый Хесед смотрел? Это же детоубийством пахнет.
— Дураком ты, лесовик, был, дураком и подохнешь. Королева и король в столице осажденной остались. Уж не знаю, живы ли? А телохранитель верный, Элибр смелый, наследника из города обреченного сквозь заграждения кэтеровские провез. Невелик шанс был, но майр тот случай использовал. А потом и жизни не пожалел за куль, что в сумке твоей сны видит.
— За силу и надежду.
— Что? — не понял ворон.
— За силу и надежду Ара-Лима. Так майр Элибр сказал. Что же теперь с детенышем станет?
— О том мне не известно, лесовик. Будущее только колдун Самаэль знает. Только он один сквозь туман времени видит. Ах ты, дрянь!
Старый ворон, откуда только сила в седом крыле взялась, взвился черной стрелой, прошелестел по кронам деревьев. Обратно вернулся не один, с ношей тяжелой. Швырнул на землю, сам сверху уселся. Под когтями Авенариуса голосила серая птица со спиной ободранной, с клювом грязью перемазанным.
— На что тебе грифон? — лесовик узнал птицу глупую, которую по дороге к дубу спугнул.
— Она за тобой от самой деревни следует, — пояснил ворон, тюкая твердым клювом по черепу грифона. — Я ее давно заприметил, да только дрянь хитрая, далеко от нас держалась, по кустам пряталась. А тут чуть ли к тебе в пазуху полезла. Следила, стало быть. И все, о чем мы говорили, слышала. А ну сказывай, отродье смердящее, что задумала?
Ворон перенес вес тела на правую лапу, на ту самую, которой на горло серой птице наступил.
Птица захрипела, высунув узкий язык, и часто заморгала.
— Она не сможет ничего сказать, пока душишь ее.
Ворон щелкнул клювом и нехотя ослабил давление.
Серая птица никак не хотела приходить в себя. Она дико крутила глазами и дергалась, словно ее только что сбили стрелой.