Правда, были и в его жизни случаи, когда приходилось высказывать националистические и даже шовинистические взгляды. Но подобные его высказывания относились к тому времени начала 40-х годов, когда в стране безраздельно господствовали военные бюрократы и оголтелые фанатики и когда требовалось непременное изъявление верноподданнических чувств.
Теперь он вспоминал об этих годах с томительным стыдом. «Ничего не поделаешь, – вздыхал Митоя, стараясь оправдаться перед самим собой. – Тоталитарное государство рвалось к мировому господству, и, казалось, само небо готово было покарать тех, кто вздумает противиться этому безумному маршу. Правительство никому – ни ученому, ни крестьянину – не позволяло оставаться в стороне от своей авантюры, словно стремилось связать весь народ круговой порукой». И он, Митоя, был всего лишь жертвой этого трудного периода.
Во всяком случае, Митоя были чужды бредовые идеи превосходства расы Ямато над остальным человечеством, и над американцами, в частности. Его отвращение к американцам имело источником совсем иные соображения. Если бы кому-нибудь удалось вызвать Митоя на откровенность, доктор, вероятно, рассказал бы о двух случаях из своей жизни,
Первый произошел в те годы, когда Митоя учился в одном из известных университетов в США. Однажды какой-то весьма посредственный студент и выдающийся член фашиствующего «Американского легиона», нисколько не стесняясь присутствием Митоя, громогласно сказал: «Эта талантливая макака до подлости вежлива, а подла она в меру своей талантливости». Все, кто слышал это, даже те, кого он считал добрыми товарищами, расхохотались. Его самолюбие, самолюбие японца, было уязвлено, хотя он и убеждал себя, что остальные студенты американцы отнюдь не заодно с этим завистливым подлецом.
Другой случай относится к событиям, имевшим место в сентябре 1945 года.. Только что на борту линкора «Миссури» был подписан акт о капитуляции Японии. Доктор Митоя стоял у окна госпиталя и с ужасом и болью смотрел, как происходит нечто совсем невероятное: американские войска на улицах Токио! По городу проходили части 1-й кавалерийской дивизии. «Джипы» и танки, облепленные здоровенными солдатами в касках набекрень, с ревом и грохотом катились бесконечным потоком. И вдруг один из танков, неуклюже развернувшись на повороте, сбил пустой цветочный киоск. Бешеный хохот, свист, улюлюканье заглушили лязг металла. Доктор Митоя поспешно отодвинулся от окна. Теперь в его сердце рядом с неприязнью прочно поселился страх. Чудовищные, беспощадные бомбардировки – это война, это можно понять, а вот сбить железной махиной маленький, никому не мешавший киоск и дико веселиться по этому поводу…
И теперь, восемнадцатого марта 1954 года, он растерялся, увидев в своем кабинете сухощавого седого янки с усталым лицом, в куртке защитного цвета, заправленной в военные брюки. Когда же он, приглядевшись, узнал гостя, его растерянность и досада только увеличились. Впрочем, он сразу овладел собой. Навстречу американцу из-за широкого стола не спеша поднялся совершенно лысый маленький спокойный японец в европейском костюме. Гладкое лицо, обтянутое пергаментной кожей, ничего не выражало, а черные глаза за толстыми стеклами черепаховых очков разглядывали гостя с равнодушным недоумением.
– Позвольте представиться, – сказал американец. – Нортон, начальник Хиросимского отделения АВСС.
Доктор Митоя поклонился учтиво и прижал руку. к левому боку.
– Я уже имел удовольствие встречаться с вами, мистер Нортон, – сказал он. – Кажется, это было два года назад. Мы виделись у нашего министра здравоохранения господина Хасимото. Садитесь, пожалуйста.
Директор госпиталя прекрасно говорил по-английски, и только иногда мягкое «р», проскальзывавшее вместо непривычного для японца «л», выдавало, что этот язык не является его родным.
Нортон погрузился в кресло напротив Митоя и вытянул ноги. Митоя опустился на стул, пододвинул через стол гостю сифон и небольшой лакированный ящик:
– Содовая, сигареты, прощу вас.
– С удовольствием. А, «Лаки Страйк»! Совсем как в Штатах, в добрые студенческие времена, не правда ли? Благодарю вас.
Американец закурил.
– Вы, конечно, не очень удивлены моим посещением; мистер Митоя, не правда ли?
– Во всяком случае, оно доставляет мне большую честь и большое удовольствие, – механически отозвался тот.
– После хлопотливого служебного дня? – рассмеялся американец. – Не будем тратить драгоценное время на комплименты. С вашего разрешения, я перейду прямо к делу.
– Прошу вас, мистер Нортон.
Нортон вдруг замялся. Его почему-то смущала зеленоватая полутьма над бумажным абажуром настольной лампы, голые стены, непроницаемое, как маска, темное лицо хозяина, сидевшего очень прямо по ту сторону стола. «Ученый с таким именем и директор такого госпиталя мог бы иметь более подходящий каби-нет», – мельком подумал Нортон и тут же рассердился на себя.
– Коротко говоря, – несколько резко произнес Нортон, – меня интересуют два пациента, поступившие к вам пятнадцатого.
«Так оно и есть, – подумал Митоя. – Теперь они не дадут нам покоя». Но лицо его по-прежнему оставалось усталым и равнодушным.
– Позволено ли будет мне узнать, мистер Нортон, с какой точки зрения они вас интересуют? И что именно вы хотите знать о них?
Лицо Нортона изобразило глубочайшее изумление.
– Разве вам не звонили из министерства иностранных дел? – спросил он растерянно.
Доктор Митоя покачал головой:
– Не понимаю, какое отношение министерство иностранных дел может иметь к делам моего госпиталя.
– Значит, ваши чиновники опять все перепутали! – раздраженно сказал Нортон. Он спохватился и слегка покраснел. – Простите, пожалуйста. Дело в том, что я вынужден был вылететь сюда из …э-э… из Хиросимы по настоятельной просьбе наших дипломатов. Мне передали, что здесь находятся двое больных, которые… м-м… которые могут представлять для нас большой интерес. Причем добавили, что персонал вашего госпиталя не в состоянии не только лечить их, но даже поставить диагноз, и что вы, вы лично – понимаете? – требовали приезда американских врачей.
Доктор Митоя не проронил ни слова и не пытался перебить собеседника, и Нортон подивился стоическому спокойствию, с которым японец снес эту внезапно обрушившуюся на него пощечину.
Как бы то ни было, – после короткой паузы продолжал Нортон, – будем считать это просто досадным недоразумением и приступим к делу. Меня интересует об этих больных все: обстоятельства их заболевания, ход болезни, как они попали к вам, какие меры вами приняты и так далее.
– Прежде всего, – безразличным тоном заговорил Митоя, – считаю своим долгом заверить вас, мистер Нортон, что я ни в коей мере не виновен в этом, как вы его называете, досадном недоразумении. По-видимому, у министерства иностранных дел имелись достаточно веские основания, чтобы обратиться по делам здравоохранения, минуя наше ведомство, прямо к оккупационным властям…
Нортон поморщился, но Митоя сделал вид, что не заметил своей оговорки, хотя прекрасно знал, что, по Сан-Францисскому договору, Япония с 1953 года не считается оккупированной страной и что комиссия АВСС формально не имеет отношения к американской военной администрации.
– …И я не понимаю, почему оно так заинтересовалось этими больными. Но раз уж так вышло, ничего не поделаешь. Только… – Митоя недоуменно пожал плечами, – не вижу, чем, собственно, могу быть вам полезен. Мы сами почти ничего не знаем, а то, что нам известно, весьма подробно и обстоятельно было изложено во вчерашнем номере «Йомиури». Вы, вероятно, читали эту статью и…
– Виноват, коллега, – перебил Нортон и криво улыбнулся. – К сожалению, мне приходится признаться, что японским языком, а тем более японской письменностью, я владею очень слабо, поэтому упомянутой вами статьи не читал. Но самое главное не в этом… – Тут Нортон нагнулся над столом и заговорил медленно и отчетливо, глядя собеседнику прямо в глаза: – Вы должны твердо понять, что с помощью американской науки вы смогли бы более успешно выполнить свой долг по отношению к этим вашим пациентам. И не только по отношению к ним. На руках японских медиков, вне всякого сомнения, скоро окажутся и другие пациенты. Насколько нам… мне известно, общая картина заболевания очень напоминает…