— И вы говорите, что это был пепел горящего неба?
— Так нам показалось, — отозвался Тотими. — Мы считали, что небо загорелось от вспышки…
— А вы как полагаете, Кубосава-сан?
Радист слабо улыбнулся.
— Конечно, господин Тотими немного преувеличивает. Мне кажется, что вспышка, которую мы видели, была действительно взрывом…
— Атомная бомба?
— Не могу сказать точно, Нарикава-сан. Но я бы не удивился, если бы это было так. Однако что касается пепла… Нет, не знаю.
— Так… — Нарикава задумчиво погладил жирный подбородок. — И вы не думаете, что болезни экипажа имеют какое-нибудь отношение…
— Нет, что вы, Нарикава-сан! — удивился сэндо. — Обыкновенная «бери-бери». Уж я-то повидал на своем веку таких больных, можете мне поверить.
— Я тоже повидал, — криво усмехнулся хозяин. — Но все же это очень странно. Кстати, почему вы… Кубосава-сан, что с вами? — с беспокойством спросил он вдруг.
Радист с видимым усилием поднял веки, обвел всех бессмысленным взглядом и тряхнул головой.
— Слабость какая-то, извините, Нарикава-сан, — виновато пробормотал он.
— Может быть, вам следует отдохнуть?
— Нет-нет, не обращайте на меня внимания, прошу вас. — Нарикава кивнул и снова повернулся к капитану и сэндо.
— А вам не приходило в голову тогда, первого марта, попробовать установить связь с какой-либо радиостанцией и узнать, что произошло?
— Видите ли, хозяин, — после короткого раздумья сказал капитан, — ближайшие радиостанции находились, вероятно, в запретной зоне. И было бы скверно, если бы они засекли нас. Хотя, по нашим расчетам, до границы зоны оставалось еще не менее трех десятков миль, но мало ли что они могли подумать? Рыбакам лучше не связываться с такими делами.
Нарикава вздохнул и затем веско заметил:
— Убытки мне в этот сезон принес не только «Счастливый Дракон». Ни одна из моих шхун не добыла и половины того, что добыто в прошлом году. Но все же шестую часть улова не привозил никто, кроме вас.
Капитан и сэндо склонили головы, смиренно принимая упреки хозяина и готовясь к самому худшему. Но в этот момент Кубосава захрипел, словно задыхаясь, запрокинул голову и упал навзничь. Глаза его были закрыты, в сером лице ни кровинки, в углах черных губ выступила пена. Все вскочили. Нарикава торопливо отодвинул столик и крикнул жене, чтобы принесла холодной воды.
— Нужно скорее позвать доктора, — проговорил капитан, стоя на коленях возле радиста. — И сообщить родным. Я никак не могу нащупать у него пульса.
Доктор Митоя
Директор госпиталя Токийского университета доктор Митоя не любил американцев и боялся их. Не то чтобы им владели предрассудки расового свойства, нет, для этого он был вполне современным человеком и в высшей степени пренебрежительно отзывался о тех деятелях своей страны, которые в прошлом упрямо ограждали Японию от всего иноземного. Митоя искренне считал этих людей виновниками всех бедствий, которые обрушились на Страну Восходящего Солнца в течение последних полутора десятков лет. Но американцев он ненавидел. И если бы кому-нибудь удалось вызвать доктора Митоя на откровенность, он, вероятно, рассказал бы о двух случаях из своей жизни.
Первый произошел в 1927 году, когда Митоя учился в одном из крупнейших университетов США. Однажды какой-то весьма посредственный студент, член «Американского легиона»[21], нисколько не стесняясь его присутствием, громогласно сказал: «Эта талантливая макака до подлости вежлива, а подла она в меру своей талантливости». Все, кто слышал это, даже те, кого Митоя считал добрыми товарищами, расхохотались. Его самолюбие, самолюбие японца, было уязвлено, хотя он убеждал себя, что остальные студенты-американцы отнюдь не заодно с этим завистливым подлецом.
Другой случай относится к сентябрю 1945 года. Только что на борту линкора «Миссури» был подписан акт о капитуляции Японии. Доктор Митоя стоял у окна госпиталя и с ужасом глядел на то, что еще так недавно казалось невероятным: американские войска проходили по улицам Токио. «Джипы» и танки, облепленные здоровенными солдатами в касках набекрень, с ревом и грохотом катились бесконечной чередой. Один из танков, неуклюже развернувшись на повороте, сбил фанерный киоск продавца цветов, — к счастью, пустой. Хохот, свист, улюлюканье заглушили даже лязг металла. Доктор Митоя поспешно отошел от окна. Теперь в его сердце рядом с неприязнью прочно поселился страх.
Да, доктор Митоя не любил и боялся американцев, и довольно частое общение с ними в последние годы не изменило этих чувств.