В предстоящем деле очень многое будет решать скорость передвижения, а со щитами пехоты долго не побегаешь.
Он лично проверил, как держат принесенные щиты каждый из его отряда, и показал, способ приспособить для боя второй меч, если его держать в той же руке, что и щит.
Вообще-то командование штурмовым отрядом было поручено не ему, но назначенный на эту должность Граббер, признав в Торкеле одного из героев Этарона, тут же безоговорочно сложил свои полномочия, заявив, что командовать рыцарем не будет, и если уж и пойдет в бой, так только под его командованием.
Хортис говорят, рассвирепел, когда узнал об этом, пообещав наказать непослушного сотника, но потом забыл об инциденте за заботами о предстоящем сражении.
Граббер в ответ на обещание расправы, только пожал плечами и заявил, что уж лучше быть наказанным, но живым, после чего послушно занял свое место в клине справа от Торкела.
Армия врага поражала одним своим количеством. Совсем недавно Арисс сказал, что на них будут нападать пять тысяч, но сейчас, когда вся эта армада предстала перед глазами — их казалось гораздо больше.
Если бы тавроги знали правила боя, можно было бы предположить, что атаку они хотят начать психологическим подавлением противника и уничтожением его морального духа, ведь, наверняка, многих новобранцев приведёт в смятение уже сам вид этакого количества врагов.
Тавроги застыли на какой-то миг — кто знает, зачем они это сделали, но миг этот очень многим показался вечностью, а затем сорвались с места, словно спущенная с тетивы стрела и понеслись, сбиваясь в атакующую лаву. Примитивная тактика прямого удара в их исполнении была в данном случае вполне оправданна колоссальным численным превосходством. Как ни хороши были арбалеты и луки империи, их было слишком мало, чтобы успеть нанести весомый урон, за то короткое время, необходимое таврогам, чтобы пересечь границу дальнобойности и приблизится к частоколу.
Торкел тут же мысленно прикинул — стрелков на этом участке сотни три, Хортис не рискнул собрать все силы на этом участке и, в общем то, правильно сделал. Кто его знает, сколько еще отрядов таврогов и не попытаются ли они прорваться на другом участке Линии.
Каждый из стрелков успеет сделать по три — четыре неприцельных выстрела и даже если каждая стрела найдет свою цель, все равно у таврогов на момент приближения к частоколу останется более трех тысяч. Теперь затея со смертоносцами не представлялась ему чересчур глупой. Вчера, демонстративно не прислушиваясь к разговору Айслина с Гораспом, он все же уловил фразу «рассредоточение сил противника» и теперь понял правоту хромого механика. Тавроги не рискнут оставить в тылу бронированные повозки, а, занявшись ими, неизбежно утратят скорость и ослабят давление на укрепления Линии. Теперь оставалось надеяться, что смертогосцы выйдут в поле вовремя.
Как только армия неприятеля вошла в пределы досягаемости имперских лучников, на таврогов обрушился вихрь стрел. Но людикони, что в переводе и означало самоназвание «тавроги», презрев опасность и переступая через своих же мёртвых родичей, неудержимо рвались к имперским порядкам. И вот уже передовые отряды их с наскоку попытались взобраться на оборонительные валы. И тогда в дело вступили копейщики. Построившись клиньями, закованные в сталь воины впились в тёмную массу неприятеля, как раскалённый нож, вскрывающий гноящуюся рану — но враги дрались с таким ожесточением, что поразили и бывалых бойцов — впервые тавроги проявили такую неистовость.
Боевой клич таврогов гремел в воздухе, приводя в ярость людей, отвечавших им рёвом и ругательствами. Он, подобно отвратительной гиене, чей леденящий смех вкрадывается в сердца людей, заставляя их выпускать из рук оружие и корчиться от страха, терзал сердца защитников вала. Всё новые и новые детёныши таврогской гиены выползали на поле боя, вступая в схватку с имперским орлом.
Имперцы бились с яростью обречённых, зная, что нельзя допускать врага в глубь страны, где уже мало кто сможет оказать им организованное сопротивление.
Боевой клич, казалось, приутих — но это была всего лишь иллюзия. На самом деле в бой вступали всё новые и новые воины, и лязг оружия вкупе с криками боли и ярости, и стонами умирающих пересилил этот ненавистный и неприятный для людского уха зов к уничтожению.
Свой решающий ход сделала, наконец, Империя, и на поле медленно выехали, словно осознавая своё величие и силу, два смертоносца — этот плод фантазии Человека — первого из всех живых существ назвавшего войну «искусством» и уже много столетий оттачивающего свое умение убивать. И превратившего его в гимн смерти — песню воров и наёмных убийц, могучих воинов и великих полководцев, тиранов и чёрных колдунов…