— Кто приказал? Кто, я спрашиваю?! — визжал он, удерживая кружащегося на месте жеребца. За ним стояли пятеро закованных в брони конных стражников. Никифор пришел на помощь остолбеневшим ратникам, кивком велел уйти.
— Стоять! — взревел Воейков. — Я не отпускал! Что тут творится? Кто приказал уничтожить насыпь? Измена! Измена!
— Я приказал! — задрав бороду, отвечал Никифор, перекрикивая воеводу.
— Посмотри, как полыхает, дурак! Скоро здесь все сгорит! Ты! Я прикажу тебя сковать и отвезти к государю, дабы всыпали тебе там за твое своевольство! Я здесь воевода, я!
— Утихни, ты! — взревел Никифор так, что от силы его голоса обомлела стража воеводы, а лицо Воейкова удивленно вытянулось. — Ратников беру на себя, выстроимся неподалеку, за сгоревшей церковью. Надобно спрятать всех жителей, кто остался. Мы станем их прикрывать! Времени мало! Ну!
Уязвленный Воейков ткнул рукоятью плети ему в грудь:
— Ты за это поплатишься, старый черт. Я послушаю тебя только потому, что ратники тебе подчиняются. Но знай, я с тебя шкуру спущу!
Никифор рассмеялся, поглядев на воеводу, как на наивного мальчика. Жить им осталось недолго, ибо он, старый вояка Никифор Чугун, не собирался сдаваться в плен. Воейков и его стража ускакали на защиту мирных жителей, которые, спасая себя и уцелевшее добро, метались по городу, пытаясь скрыться. Многие из них брали оружие и присоединялись к выстроившимся клином ратникам, коим подоспевший Никифор раздавал последние указания.
Ратники кашляли от дыма, утирали слезящиеся глаза. Никифор говорил спокойно, а за его спиной был ад — рушилась охваченная огнем стена. Пламя, казалось, поднималось до самых небес, почерневших от копоти…
Едва пламя утихло и завалы из сгоревших бревен были разобраны польскими инженерами, в город хлынуло целое море наемников. Озверев после долгой и трудной осады, они растекались по улицам, петляли среди разрушенных и сгоревших домов в поисках наживы. И разом вырвались к бывшей площади, где у развалин храма построились русские ратники.
— Господи, — пронеслось по рядам московлян.
— Прощайте, братцы, — протянул чернобородый весельчак и шумно выдохнул.
— С Богом…
Замерли, изготовились, увидев возрастающую вооруженную толпу, облаченную в чудные легкие доспехи. Воейков, стоявший рядом с Никифором Чугуном в первых рядах, со звоном выхватил саблю. С утробным и страшным криком толпы наемники бросились гурьбой на московитов. Стрельцы дали залп из пищалей, опрокинув первый строй наемников, но второй всей мощью обрушился на них, а следом третий, четвертый, возникла недолгая свалка, и упорная рубка вскоре превратилась в резню. Окружив защитников, наемники остервенело секли и кололи их, страшно обезображивая тела. В считанные секунды весь гарнизон Великих Лук был уничтожен. Покончив с ними, вкусившие крови наемники бросились дальше, врывались в уцелевшие дома, грабили и убивали без разбора всех, кто попадался им на пути, не щадя ни старых, ни молодых. Словно собаки, жеманные европейцы дрались между собой за то немногое, что представляло здесь цену. Над догорающим городом, охваченным плотной пеленой дыма, звучали звуки ружейных и пистолетных выстрелов, страшные крики, детский плач, вой, а через бреши в развалившейся черной стене продолжало входить польское войско.
Баторий, сидя верхом на черном жеребце, наблюдал за падением крепости и уже принимал поздравления от свиты. Внезапно невероятной силы взрыв раздался где-то в центре города, такой, что дрогнула земля и обрушилась часть деревянной стены.
— Черт возьми, узнайте, что там! — с раздражением и волнением проговорил Баторий, унимая испугавшегося коня.
Оказалось, огонь подобрался к пороховой избе, и мощным взрывом убило более двухсот наемников, что находились неподалеку. Исполнился замысел покойного Никифора Чугуна…
Андрей Курбский со своим отрядом в составе основного войска въезжал в уничтоженные Великие Луки. Давно, еще до побега, ему часто приходилось бывать здесь. Теперь он не мог узнать одну из важнейших русских крепостей — тяжелый белый дым укрыл мертвый город, похожий на заброшенное кладбище с виднеющимися в пелене остовами разрушенных домов. Убитые лежали всюду, и кровь, почерневшая от золы и пепла, обильно стекала по холмистым улицам. Наемники сновали всюду, рыскали в поисках наживы, бранились, дрались. Как скоро они превратились в диких собак! Курбский ловил на себе их взгляды, пропитанные ненавистью, и держался как можно ближе к своему отряду.