Иван Петрович с поклоном принял сказанное государем — отныне на его рамена возлагается главная ответственность за то, что грядет. И князь понял, что отдать Баторию Псков (еще ни разу не побежденному, к слову) равносильно смерти, как для него, так и для всей страны. И от этого усталость Ивана Петровича словно удвоилась, хоть и понимал ранее сам, что, ежели Баторий дойдет до Пскова, именно ему суждено будет противостоять непобедимому королю.
С этим царь отпустил князя, и тот тут же ринулся домой, где ждала жена. Из писем он знал: полгода назад Марья разрешилась от бремени, но младенец не прожил и часа. Уже которого ребенка хоронит Иван Петрович — видать, Богу не угодно пока его потомство. Но он, уже смирившийся со смертью очередного дитяти своего, верит, что еще не поздно, что ему удастся продолжить свой великий род…
Марья вышла встретить в сени, едва успев накинуть на голову черный плат. Он увидел выплаканные красные глаза жены, ее опухшее от слез лицо и ничего не сказал, привлек к себе, и Марья, обнимая его жадно, разрыдалась. Сквозь слезы, задыхаясь, она твердила, что снова не уберегла, не выносила ребенка, что она негодная жена и ей место в монастыре. Рыдая взахлеб на глазах всех дворовых и холопов, уткнувшись в мужнину грудь, она говорила все это неразборчиво, но князь понял и заботливо оглаживал ее по спине. Он любил ее, любил ее крепкое налитое тело, любил черные, как смоль, волосы, сплетенные в толстую косу (ныне спрятанную под платом), ее запах, любил ее покорность и податливость, ее заботу, он смертельно скучал по ее ласкам, и ни за что на свете не позволил бы ей уйти в монастырь.
Наспех отмывшись в бане от дорожной грязи, Иван Петрович сел за богато уставленный стол (ждала Марья, готовилась), жадно ел любимую стряпню, ловил на себе жадный ласкающий взгляд Марьи (кажется, хоть с приездом мужа отступила от нее глубокая печаль) и, едва окончив трапезу, взял жену за руку и настойчиво потащил в горницу, крепко захлопнув дверь. И когда закончилось все, он лежал, окончательно сморенный усталостью. Марья лежала рядом, гладила его плечи, перебирала пальцами черные волосы на его груди.
— Государь в шестой раз женится. Сором какой, без благословения церкви, почитай, не женой она будет, просто же-нищей[42]. Бедная девица… В Москве и не знает никто, только перешептываются. Зачем государь позвал тебя на свою свадьбу? — тихо спрашивала она, продолжая ласково оглаживать мужа.
— Надобно так, — отвечал Иван Петрович, подложив руку под голову и глядя в потолок слипающимися глазами. — Спрашивал меня сегодня про псковские стены…
— Стало быть, верно говорят, что поляки до Пскова дойдут?
Иван Петрович понял, что зря начал этот разговор и напрасно упомянул про Псков — нечего Марье лишний раз сейчас волноваться. Но, на удивление, она не показала тревоги.
— Верно говорят, что Батория этого нельзя победить?
— Любого можно, — возразил князь. — Он же не Господь Бог…
— Все одно, — ответила Марья и подняла на него свои светлые глаза. — Боязно мне за тебя. Но ведаю, что ты сильнее. Сильнее их всех. И ты возможешь…
Князь почувствовал, как теплое сладостное чувство разлилось в груди — никто не мог так поддержать словом, как Марья. И от этого он любил ее еще сильнее.
— Я ведала, что государь тебе поручит оборонять землю нашу. И ведаю, что будет война, и будут битвы, еще более страшные. Хоть я и баба и несведуща в ваших делах… Но весь народ это знает и ждет… Ждет, что ты его защитишь…
— Голуба моя любимая, — проговорил растроганный князь и, крепко обняв жену, привлек ее к себе…
Он проснулся ночью, смутно вспоминая о том, что ему снилось. А снилось жуткое. Ратники без лиц, грязь, бесконечные стяги, огонь, горящие стены (похоже, псковские), а затем все стихло и пропало. Он глядел на стены, и из пробоин, что возникли от ударов ядер, лилась кровь, и он, князь, стоит в пустом городе с оголенной саблей, оглядывается и видит лишь непроглядную пелену. Что-то ведет его дальше, в пустоту, и он не понимает, взят город или нет, одолел ли он поляков. Князь идет, и в тумане возникает терем, куда ему надобно зайти. А в тереме празднество, играет музыка, стол полон угощений, но чует князь, как невесело здесь, за праздничным столом. Оказалось, это свадьба. Во главе стола сидит безликая невеста, а рядом — жуткий старик с лицом, похожим на восковую маску. Гости жрут руками, от скрипучего смеха их холодок бежит по спине. Князь хочет перекреститься, но не может, и старик, поднимаясь с места, тычет в него пальцем, и гремит его голос: