— Храни тебя Бог, — крепясь, молвила она, глядя мужу в глаза и с достоинством подняв подбородок. Иван Петрович открыл дверцу возка, и она крикнула ему напоследок:
— Понесу я, чувствую. Буду молиться, дабы был отрок. — И почти улыбнулась, силясь не показывать дрожание губ. Князь, замерев, улыбнулся счастливо и хотел было снова броситься к супруге, но она, угадав его намерения, отступила сама и молвила:
— Не надо! Езжай! От долгой разлуки тяжело потом, больно! Езжай!
Когда возок тронулся, Иван Петрович глядел в окошко на свой удаляющийся двор и думал о том, что понял наконец, за кого надобно драться с Баторием. За эти знакомые до боли виды Москвы, которая так же вновь отдалялась, оставаясь позади, за свой дом, с потом и великими силами поставленный им на месте сгоревшего родового терема, за любимую супругу, за их будущего сына. Вот за что! Сжав кулаки, князь вновь подумал о предстоящих неизбежных событиях и мыслями о доме и будущем сыне придавали ему сил…
Глубокой ночью Анна сквозь чуткий сон матери услыхала, как на их двор с глухим топотом вошел конь. Со смутной тревогой она поднялась с топчана, придерживая руками свой округлый живот (верно, третий сын будет!). Укрыв плечи длинным пуховым покровом, накинув на голову плат, Анна перекрестилась и направилась к сеням. Заглянула в закут за печью — сыновья Матвей и Василий спали в обнимку безмятежным глубоким сном. На печи громко сопела Дарья.
С трепетом Анна отворила дверь и, выглянув, увидела Михайлу, распрягавшего своего коня. Неуверенно окликнув его, Анна осталась стоять за приоткрытой дверью — не могла поверить, что муж посреди ночи сумел оказаться дома. Михайло сурово взглянул на нее и бросил:
— Пожрать дай! Сутки в седле…
Анна не стала будить детей и Дарью, сама начала накрывать на стол. Привычной радости от приезда супруга она не испытывала, и ощущение тревоги никак не покидало ее.
Михайло, весь черный от дорожной пыли, войдя в дом, тут же сел за стол и жадно принялся есть, хватая все подряд. Он не обнял Анну, не взглянул на спящих сыновей — просто молча, по-звериному ел. Анна сидела напротив и с трепетом изучала его лицо, ставшее вмиг словно чужим. О том, почему он оказался дома, вместо того чтобы быть в Невеле, она не решилась спросить.
— Брагу неси, — велел Михайло, не отрываясь от еды.
— Сейчас, — поднялась Анна из-за стола.
— Чего сама? Дашку разбуди!
— Ничего, я сама…
Брагу Михайло пил жадно, как воду. Недобро взглянув на Анну заблестевшими глазами, Михайло молвил глухо:
— Не смей никому в округе молвить, что я тут. Поняла?
И только тогда Анна догадалась, что Михайло просто-напросто сбежал. И она была права — после падения Великих Лук гарнизон Невеля, в коем было всего полторы сотни человек, самовольно покинул крепость, не желая погибать под польскими саблями. Оставив Невель приближающемуся врагу, все разбрелись кто куда, как сбежавшие крысы. И Михайло знал — пока он здесь упивается брагой, Невель уже взят Баторием, занят без боя, брошенный защитниками на произвол судьбы…
За последние годы хозяйство Михайлы достигло такого упадка, что на его возрождение уже не оставалось надежды. Разорение и вымирание Бугрового было лишь делом времени — если война продлится еще год-два. Поборы на военные расходы не уменьшались, выплачивать их было все тяжелее, а государевы воеводы, кажется, окончательно лишились разума, отправляют служилых на верную гибель. Душа Михайлы переисполнялась ненавистью к царю и воеводам, особенно после того, как на глазах его вырезан был весь гарнизон Сокола. Часто вспоминал Михайло и погибшего Фому — за что его верный слуга отдал свою жизнь? За безумного царя и бездарных воевод? Он не понимал, почему, обнищав, Михайло обязан был погибать под польскими саблями, потому решение покинуть Невель, напрочь уйти со службы было отнюдь не внезапным. И Михайло понимал, что ему грозит за это, но уже ничего не боялся — хуже и не могло быть. Потому сейчас он хотел лишь одного — упиться до беспамятства и забыть хоть на мгновение об царившей вокруг безысходности…
— Кто тут, Анна Архиповна? — послышался с печи настороженный шепот Дашки.
— Перестала хозяина своего узнавать? — усмехнулся в полный голос Михайло, откидываясь к стене.
— Тише, дети спят, — попросила Анна.
— Здравствуй, Михаил, — ответила оторопевшая Дашка.
— Чего уставилась? Поди, баню мне истопи, — велел Михайло, опрокидывая в себя очередную чарку. Анна сидела на своем месте совсем серая, будто в воду опущенная. На ее глазах Михайло, упиваясь брагой, превращался в животное.