В первый же день после того, как уничтожены были припасы, Чихачев приказал забивать лошадей, дабы суметь всех прокормить. За неделю несколько сотен человек съели всех коней, что находились в крепости, не оставив ни шкур, ни внутренностей. Коней убивали и свежевали прямо на улицах, и делали это непрерывно, за исключением начала обстрелов — тогда все неслись в укрытия, а туши коней оставались лежать на окровавленных улицах, заметаемых снегом. Чадили костры, ратники кормили себя и мирных жителей, коих изрядно набилось из опустошенных мором окрестных деревень. Чихачев наблюдал за этой жуткой сценой истребления лошадей. Кровавая грязь чавкала под сапогами, тяжелый запах убоины стоял над крепостью. Истерзанные и еще не освежеванные туши лежали всюду, залитые кровью ратники возились возле них, любопытные детишки оравами собирались глазеть на лошадиные внутренности, пока кто-нибудь из ратных не прогонял их с плетью в руке…
В декабре Чихачев слег и уже не вставал. Неизвестно, кто управляет крепостью сейчас, но для него, ослабшего и думающего только о еде, это не имело никакого значения…
…После лошадей принялись за немногочисленных собак и кошек, живущих в крепости. Их отлавливали уже отдельно мирные жители и ратники — людей нечем больше было кормить. И вскоре во всей крепости нельзя было найти ни одну собаку или кошку.
Чихачев вспоминал, как священнослужители, тесно обступив котел, вгрызались в вареные куски собачатины. Они съели ее так быстро, что, когда воевода подошел к ним, котел был уже пуст…
Сейчас, когда он, полумертвый, вспоминал об этом, ему становилось тошно. Господи, дай сил! А как забыть испеченный из толченых сена и соломы хлеб, который невозможно было проглотить? Этот хлеб — последнее, что ел старик, и это было, кажется, неделю назад.
Тогда же, неделю назад, к нему прибежала крестьянка-эстка, кою упорно не хотел пускать верный слуга и страж воевода. Растрепанный, едва живой, Чихачев принял ее, найдя в себе силы лишь сесть на край своей невысокой полати и свесить ноги. Женщина бросилась на колени, билась и выла, рвала на голове седые волосы. Отупевшим взглядом Чихачев глядел на нее, уже не пытаясь разобрать, что она хочет сказать. Слуга как мог переводил, склонившись над ухом старика. Оказалось, ее сын погиб при последнем обстреле — осколок ядра ранил мальчишку, и он вскоре умер на руках матери. У голодной женщины не было никаких сил, чтобы похоронить его, и двое ратников предложили ей свою помощь. Только хворь и слабость не позволили ей сразу пойти вслед за ними — ратники обещали выкопать яму под разрушенной башней, и когда женщина дошла до условленного места, ни ратников, ни ямы, ни тела ее сына здесь не было. Тщетно она, теряя последние силы, носилась по крепости и искала тело сына, уже осознавая страшное, и оказалась права — соседи сообщили, что ратники давеча варили в котле что-то мясное, ибо аромат наваристой похлебки распространился едва ли не по всей крепости.
Чихачев кивнул безразлично, туманно пообещав женщине найти виновных, на более у него не хватило сил. Снова валясь на свою полать, он смутно слышал, как слуга отволакивает прочь ревущую бабу, и успел подумать, прежде чем снова впасть в беспамятство, что ратники должны как-то кормиться. Ибо он знал, что в лютую зиму они съели свои сапоги и теперь ходят все в тряпичных обмотках, которые не спасают от обморожения. Они объели даже всю кожу на уже ненужных седлах, и, кажется, выели всю солому.
Воевода уже не узнал, как в другой раз ратники обманом заманили одного крестьянского мальчишку в укромное место, где убили его, разделали и съели. От доблестных ратников, геройски решивших до последнего вздоха оборонять свою крепость, будут сторониться, словно от лютых зверей (хоть далеко не все стали людоедами).
Вскоре в шведский лагерь вырвались некоторые из ближайших помощников Чихачева, несколько священников и ратников, что тоже устрашены были начавшимся людоедством. Оголодавшие, истощенные люди, тараща глаза, кажущиеся огромными на высохших лицах, рассказывали о страшном голоде собравшимся вокруг них врагам, плакали и молили об одном — дабы дали поесть. Шведские военачальники Ассериен и Анрец брезгливо глядели, как вчерашние противники, грозные московиты, пожирают из мисок остывшее варево, окуная туда свои морды и грязные пальцы, и думали об одном — надобно штурмовать крепость как можно скорее. Нелюдей, что позволили себе поедать детей, решено было убивать нещадно.