— Пойдем!
Вскоре они ехали верхом, возвышаясь над гомонящим людским потоком, тянущимся с площади.
— Ежели Протасия сегодня не было среди них, может, еще не все потеряно? — с надеждой вопросил Александр, поравнявшись с Федором.
— Не ведаю! — бросил ему через плечо брат. — Одно известно — без отца мы его не спасем…
Уже более месяца минуло с тех пор, когда ночью в дом Захарьиных ворвался слуга Протасия Васильевича и передал им просьбу своего господина о спасении. Но, как назло, Никита Романович, глава семьи, находился в Ливонии, а старший сын Федор, оставленный им следить за хозяйственными делами, не мог ничем помочь троюродному брату. Слугу же он пригласил остаться в их доме, и тот согласился, но ночью убег в неизвестном направлении, устрашившись, видать, расправы.
Отец должен был вернуться совсем скоро, и сыновья ждали его с нетерпением, считая дни. И молились об одном — лишь бы Протасия не казнили до того, как Никита Романович узнает о его заключении (писать отцу об этом никто не решился).
Никита Романович возвращался в столицу в начале октября, когда столицу уже заливали бесконечные осенние дожди. Москва, увенчанная померкшим золотом церквей, стояла серая, неуютная. Дороги и улочки размыло ливнями, тут и там виднелись образовавшиеся от дождевой воды мутные от грязи озера.
Все ближе Москва, разросшаяся в последние годы. По окраинам стоят новые слободки и избы. Кажется, окончательно столица оправилась от уничтожения татарами четыре года назад. Но Никита Романович не испытывал должной радости при возвращении домой, где его довольно долго не было. На душе было мрачно, тревожно.
Что-то происходит вокруг, грядут какие-то перемены вновь, и только бы не вернулись опричные страшные годы! Кровавые казни в Москве наводят на людей трепет, страх перед грядущим и неизбежным, ибо уже едва ли не на каждом углу говорят — снова измена!
Никита Романович заматерел, потучнел за последние годы, поступь стала тяжелее, но он был все еще крепок, осанист. С течением времени ближние замечали в нем перемены — стал более суров, немногословен, и взгляд его словно налился тяжелым свинцом: бывало, взглянет из-под густых седеющих бровей, так и кровь в жилах стынет.
Два года назад с князем Мстиславским он усмирил восстание в Поволжье и, молвят, был там беспощаден к врагам. После ушел вытеснять шведов из Ливонии, взял крепость и порт Пернов[10], где средь жителей уже прошел слух о его беспощадности. Но, ко всеобщему изумлению, Никита Романович не только запретил своим ратникам грабить город, но еще и позволил жителям, ежели они не желают присягнуть на верность царю, покинуть город со всем своим имуществом. Все это время боярин оставался там же, работал над строительством укреплений вокруг порта и города. Теперь же ему надобно было ехать в Москву, дабы вскоре в декабре уехать в Дорогобуж, встречать имперского посла.
Никита Романович уже давно был среди руководителей Боярской думы и государства в целом. И как руководитель, даже находясь далеко от Москвы, он знал обо всех происходящих в стране событиях.
А события были тревожными…
Столкновение меж близкими к государю людьми началось раньше, чем думал Никита Романович, со стороны наблюдавший за этой придворной возней. Он уже знал и о возвышении Годуновых, и о роли Афанасия Нагого в расследовании дела об измене. Слышал о казни боярина Умного-Колычева и князей Тулуповых. Утром, в день возвращения Никиты Романовича в Москву, казнили, как доложили, еще одних изменников, бывших опричников — князей Куракиных, Друцких, Бутурлиных…
А теперь еще стало известно о том, что государь желает отдать царский венец Симеону Бекбулатовичу. Царевич Иван же, как говорят, тоже имел отношение к заговору, и потому лишился права на престол. Господи, убереги его от погибели!
Старшие сыновья боярина, Федор и Александр, как обещались, встречали отца на въезде в город. Никита Романович невольно глядел, как Федор великолепно держится в седле, как ладно сидит на нем платье из дорогого сукна! По всей Москве старший сын боярина прослыл первым красавцем и щеголем, сколь баб, молодых и зрелых, вздыхают по нему! И ведь пользуется сим, окаянный! Жениться не желает вовсе, хотя давно пора!